Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания

Епифаний остался один, и ему вдруг вспомнились как живые и дядя Григорий, давно лежащий на кладбище в Пигах, и сосед Стилиан, пропавший со своим кораблём где-то в Понте Эвксинском, и другие мальчики — теперь уже возмужавшие и разъехавшиеся по миру. Вспомнился как наяву и тот вечер, когда после рассказа о приключениях апостолов все дети, уже полусонные, разошлись, а Епифаний всё никак не отставал от дяди, прося ответа на свой вопрос о многоликости Христа.

Григорий подозвал мальчика поближе и тихо, почти шёпотом начал отвечать:

— Не хотел я говорить об этом при всех, ибо не все крепки в вере, а тем паче — дети. Но тебе расскажу — авось, Господь упасёт тебя от искушения. В древних сказаниях об апостолах: о Петре, о Павле, об Иоанне и Фоме — Христос часто, очень часто является Своим ученикам в разных обликах: то кормчим, то старцем, то светом, то голосом — таким, каким в Своей земной жизни Он никогда не был. А иногда Он прямо у них на глазах меняет Свой облик, как и ты это слышал. Но когда идольское безбожие прекратилось и святой император Константин утвердил во всей вселенной православную веру, Отцы Церкви осудили эти сказания и эти явления как бессмысленные, еретические и зловредные, ибо они покушаются на подлинность Христова воплощения. Впрочем, я, сказать по чести, думаю, может быть, Господь и правда часто являлся Своим ученикам по их вере, а ведь Он может принять облик, какой хочет, ибо Он всемогущ.

— Но почему тогда Андрей не узнал Его в кормчем, а в других видах сразу узнавал?

— Разве ты не понял этого из моего рассказа? Господь настолько всемогущ, что может не просто принять любой облик, но и сделать этот облик неузнаваемым. А не уразумел Андрей потому, что в самом начале не послушался Христа. Вот Господь вразумил его и показал ему, что ни богопознание, ни чудеса ничего не значат по сравнению с послушанием воле Божьей. Запомни это! А теперь давай иди спать.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПО МАЛОЙ АЗИИ

1. АПОСТОЛЬСКИЙ ЖРЕБИЙ

В самом сердце Москвы, в старинных переулках между Кремлём и помпезными министерствами, большей частью в подвалах, соединяющих невзрачные флигельки, располагалась Государственная рукописная библиотека, куда даже специалистам разрешён был вход лишь по особым пропускам в виде серой пластиковой карточки без единой надписи и фотографии. Фоменко посещал эту библиотеку только по исключительной надобности, которая, впрочем, возникала довольно часто, потому что необходимые ему апокрифы были опубликованы не все, да и старые издания уже не могли удовлетворить нужд современного исследователя. Вот и теперь, по просьбе отца Ампелия, как назло снова пропавшего из виду, он пришёл сюда, чтобы увидеть наконец самый ранний из известных славянских списков жития апостола Андрея, составленного Епифанием Монахом в девятом веке.

Чтобы попасть в читальный зал ГРБ, точнее — чтобы найти в нём для себя место и не сидеть с рукописями в полутёмном коридоре (и то, если разрешат), — нужно было приходить сюда рано утром, часа за полтора, а то и за два до открытия библиотеки, и занимать очередь во внутреннем дворике, стиснутом со всех сторон разновеликими и многоцветными зданиями с зарешечёнными окнами или вовсе без оных. Скамеек в том дворике никто не предусмотрел, а стоять в очереди зимой, на морозе, было совсем неуютно, однако всегда находилось о чём поговорить с коллегами, многие из которых запасались горячим чаем или кофе в термосах, а некоторые приносили с собой фляжечки кое с чем посерьёзнее и к тому моменту, когда добирались до рукописей, оказывались в благодушно-расслабленном состоянии, способствующем неожиданным открытиям, но сильно притупляющем внимание.

И в то утро, под конец двухчасового ожидания на лёгком мартовском морозце, отстояв — в прямом смысле этого слова — своё место в заветной восьмёрке читателей, — Фоменко не устоял перед уговорами профессора Капуреника хлебнуть виски из его фляжки.

— За науку! — выпалил профессор и, запрокинув голову, разглядел вдруг из-под очков миловидную барышню, только-только подошедшую. Никто её раньше здесь не видел. Семён Маркович поперхнулся было, но счёл своим долгом спросить:

— Мадемуазель изволит читать рукописи?

— Да. А это что за очередь? За чем? Неужели за рукописями?.. — сказала барышня с лёгким кавказским акцентом.

Судя по благородному профилю, чёрным как смоль бровям и огромным карим глазам, в которых Фоменко прочёл недоумение, граничащее с испугом, он решил, что перед ними грузинская княжна — не меньше.

— В очереди, да, все за рукописями вот стоим. И вам бы ни за что не досталось места в зале, но!.. — проговорил Григорий: он уже ощутил благотворное влияние тёплого дистиллята и был готов к подвигам. — Но я уступаю вам своё место.

Очередь тут же зашевелилась, и мужчины всех возрастов стали наперебой предлагать себя вместо Григория, ссылаясь на то, что им сегодня не к спеху, что могут прийти и в другой день, что рады помочь командированным.

— Нет уж, коллеги! Это была моя идея, — заявил Фоменко.