Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания

«Матфий, один из семидесяти учеников, сопричисленный к одиннадцати апостолам двенадцатым вместо Иуды Искариота, предавшего Господа, — он проповедовал во Внешней Эфиопии, где есть Иссулимен и река Фасис, там он проповедал Благовестие варварам-плотоядцам, скончался в Севастополе и там погребён близ святилища солнца»;

«Стахий, которого упоминает Павел в Послании к Римлянам, был поставлен первым епископом Византия апостолом Андреем в Аргирополе Фракийском».

Итак, Андрея и Матфия объединяла проповедь среди внешних эфиопов, они же, вероятно, и были теми самыми людоедами, о которых повествуют совместные «Деяния» обоих апостолов, никак не могущие быть признанными книгой правдивой и вполне православной. Однако святитель Епифаний (если, конечно, именно он был автором «Списка», в чём его тёзка нисколько не сомневался) — писатель в высшей степени авторитетный, и если он говорит о варварах-плотоядцах, значит, предание о них вполне достоверно. И одновременно — что ещё за Апсар и Иссулимен, рядом со знаменитым золотоносным Фасисом в Колхиде? Наконец, путь Андрея вдоль берега Понта был описан и в его «Деяниях» — тех самых, которые Епифаний всё никак не возвращал библиотекарю Фоме, — древнейших и полных загадок, в них описывались чудеса апостола и содержались гнусные выдумки еретиков.

Но что было страшнее — ереси древности, вместе взятые, или нынешнее иконоборчество, возобновлённое нечестивым василевсом? Епифаний и вся братия Студийского монастыря склонялись к тому, что не было ещё в истории Церкви Христовой более опасного для неё времени, чем то, в которое им волею Господней пришлось жить.

В том самом 6323 году начало Великого поста, который и сам по себе заставляет христианина как бы воочию лицезреть страшные и великие дела Господни, принесло Церкви великие бедствия: в понедельник первой седмицы патриарх Никифор, вынуждаемый к тому императором и его слугами, оставил свой престол и был спешно выслан на азиатский берег Босфора. Вместе с патриархом из его резиденции и Святой Софии исчезли и многие приближённые к нему люди, в том числе библиотекарь Фома, о котором не было никаких известий. Слухи ходили разные: одни говорили, что Фома оказался вдруг иконоборцем и иудой, за что получил высокое назначение где-то на Пелопоннесе; другие — что, напротив, Фома проявил необычайную стойкость в защите патриарха от нападок черни, за что был то ли растерзан ею, то ли заключён в темницу и там скончался; третьи — что библиотекарь вошёл в состав тайного посольства, которое перед самым своим низложением Никифор отправил в Рим. Но как бы то ни было, Епифаний больше не мог оставаться в Патриаршей библиотеке: без помощи учёного библиотекаря ему бы не удалось полноценно продолжать там свою работу, да и оставаться на хорах Великой церкви было совсем не безопасно. Подстрекаемая василевсом толпа — по преимуществу солдаты столичных полков — рыскала по собору и прилегающим к нему строениям в поисках иконопочитателей, особенно монахов, среди коих первыми врагами государя числились именно студиты, срывала со стен те иконы, до которых могли дотянуться нечестивцы, и даже в Патриаршей библиотеке пострадало от их рук множество книг, содержащих священные изображения.

И тогда, собрав свои восковые таблички и прихватив пару дюжин чистых пергаменных тетрадей из скриптория (дабы не воспользовались ими иконоборцы для своих богохульных писаний), Епифаний с монахом Иаковом бежали под покровом ночи в родную Студийскую обитель.

2. ТРИ ПУТЕШЕСТВИЯ АНДРЕЯ

Студийский монастырь Святого Предтечи и Крестителя Господня Иоанна хотя и стоял в отдалении от центра Города, неподалёку от Золотых ворот, всё же был обычной столичной обителью, уязвимой со всех сторон, поэтому по изгнании патриарха Никифора игумен Феодор собрал вокруг себя не только всю многочисленную братию, пребывавшую в непрестанных молитвах об избавлении Церкви от кощунников, но и сочувствующих студитам мирян, прежде всего из знати и военных, которые смогли бы в крайнем случае предупредить их об угрозе и обеспечить хотя бы безопасное бегство, — против императорской гвардии, решись она на штурм монастыря, никто бы не пошёл.

В продолжение всей Четыредесятницы студиты не покидали стен своей обители, и жизнь в ней шла своим чередом, разве что тревога и напряжение, царившие вокруг и нараставшие день ото дня, мешали молитвенному сосредоточению и трезвению души, так что даже самые искусные писцы (и среди них — Епифаний) еле сдерживали мелкую дрожь в руках, следы коей, оставляемые на пергамене, приводили в печаль Феодора. Более молодое поколение писцов (к ним принадлежал Иаков и подававший большие надежды Николай) занималось совсем диковинным делом, к которому ещё никак не мог приспособиться Епифаний, — переписыванием старинных книг мелким и связным письмом, недавно изобретённым Платоном, дядей Феодора: оно позволяло и сберегать дорогой пергамен, и сильно ускорять работу переписчиков.