Андрей Рублев

Наконец кто-то швыряет железный шкворень к ногам инока, раздается лихой переливчатый свист, и всадники несутся прочь, а Андрей остается стоять посреди дороги, в рваной рясе, с лицом, забрызганным грязью, тяжело дыша и со страданием глядя вслед умчавшимся ордынцам.

Когда хохот и топот их коней глохнут за поворотом дороги, Андрей подходит к ограде, прислоняется к ней лицом и горько плачет, вздрагивая худыми плечами.

Колокол. Весна — лето — осень — зима — весна 1423–1424 годов

В прозрачной мартовской луже, что разлилась у дверей кособокой избенки, отражается студеное светлое небо. Тесный двор завален снегом, перемешанным с навозом. У покосившегося столба возится неловкий худой парень, тщетно пытаясь надеть на петли полусгнившую створку ворот. Это Бориска — сын колокольных дел мастера. Он такой же угловатый, неспокойный, что и несколько лет назад, только худое скуластое лицо его заросло редкой бесцветной порослью.

Толстые, грубо сколоченные тесины тяжелы и неподвижны. Створка соскальзывает с петель, падает наземь и обдает острой ледяной слякотью подъехавших к воротам четырех всадников.

— Этот, что ли, Николы-литейщика дом? — спрашивает старшой дружинник, вытирая шапкой забрызганное лицо.

— Этот, — отвечает Бориска.

— Отец, что ли?

— Отец, — раскосые глаза малого смотрят настороженно.

— Ну-ка, позови.

— Нету его, — Бориска снова берется за тяжелые намокшие ворота.

— А где?

— Помер, — раздается из-за скрипучей створки. — Язва-то всех прибрала — и мать, и сестру. Отца тоже.

Дружинник внимательно смотрит на ворота, за которыми возится Бориска и, откашлявшись, спрашивает:

— А… Гаврилы-литейщика рядом, что ли, изба-то?

— Гаврилы? — из-за мокрых досок показывается странно веселое лицо малого. — Гаврила тоже номер. И Касьян-мастер помер, а Ивашку ордынцы прошлым годом увели. Один Федор остался, к нему идите. Пятый двор… — Бориска вдруг издевательски улыбается: — Только вы, служивые, поторопитесь, а то он лежит уж грюкает, Федор-то. Глаза не откроет, того и гляди преставится.

Дружинники молчат, поглядывая на старшого.

— Дожили, колокола некому отлить… — хмуро цедит тот и поворачивает коня.

Малый, словно ужаленный, бросается за всадниками. С шумным всплеском рушится выпущенная из рук створка ворот.

— Возьмите меня с собой, а? Давайте я колокол солью! К князю возьмите! А? — ухватившись за стремя, просит он старшого.

— Да ты что, парень, очумел?

Жидкие лепешки полурастаявшего снега летят из-под копыт лошадей, идущих на рысях.

— Не… правда, я… вам очень все здорово сделаю!.. Все равно никого не найдете, все пере… перемерли… Лучше меня не найдете! — цепляясь за стремя, умоляет Бориска.

— А ну, не путайся под ногами! — сердится старшой.

Малый останавливается на краю посада и, задыхаясь, кричит вслед удаляющимся всадникам:

— Ну и ладно! Вам же хуже! Я секрет колокольный знаю, да не скажу!

Дружинники останавливаются в отдалении.

— Чего говоришь? — кричит старшой.

— Секрет знаю! — надсаживается Бориска. — Отец секрет меди колокольной знал, умирал — мне передал!.. Его никто… никто его больше не знает! — Он вытирает разгоряченное лицо, видит, что дружинники совещаются о чем-то и кричит: — Я только один знаю! Отец умирал и мне весь секрет…

— Тебя как звать-то?

— Бориска!

— Ну-ка иди сюда! — кричит старшой, и малый со всех ног бросается к дружинникам…

Сошел снег, схлынули весенние воды. Москва-река снова вошла в свои берега, оставив в кустах принесенные паводком высохшие пучки прошлогодней травы, похожие на разоренные птичьи гнезда.

По пологому склону, поросшему редкими цветами, идет Бориска в сопровождении мастеров. За ним шагают мужики с лопатами на плечах — землекопы. Бориска идет впереди, чувствуя на себе их недоверчивые взгляды. Неожиданно он останавливается под высоким корявым тополем. Мастера молча окружают Бориску и оглядываются по сторонам.

— Здесь рыть будем, — решает малый.

— Можно и здесь, — соглашается самый старый из мастеров с густой сивой бородой. — Только чем ближе к звоннице, тем удобнее… А то во-он куда тяжесть какую тащить!

Бориска, старательно скрывая свою неуверенность, смотрит под ноги.

— Здесь ведь тоже колокол отлить можно…

— Можно-то можно, да…

— Ну вот, здесь и будем, — твердо заключает малый и подзывает нескладного рыжего пария, толкущегося среди мастеров, видимо, ученика: — Андрейка!

Рыжий подбегает. Бориска что-то шепчет ему на ухо, размахивая руками. Андрейка старательно кивает головой, давая понять, что ему все ясно с полуслова, с нетерпением дослушивает наставления Бориски и со всех ног бросается в сторону белеющей на холме кремлевской стены. Мастера стоят молча, сложив руки на животе, и скептически смотрят на Бориску. Наступает неловкая пауза. Малый зло сжимает тонкие губы и командует.

— Давай размечай!