Андрей Смирнов

— Но моя невеста может умереть, пока я буду отыскивать тебе что-то новое!

— Мне нет дела до твоей невесты.

— Но как мне быть?!!

—  Мне нет дела и до тебя тоже. Принеси мне сердце, которое я найду подходящим для

себя — и тогда я выполню твою просьбу. Не раньше.

Все это Мъяонель произнес все тем же ровным равнодушным голосом, каким говорил с

юношей   и   прежде,   и   Тайленару   на   миг   представилось,   что   разговаривает   он   не   с   живым

существом, а судьбой или смертью, или с ожившим чучелом, манекеном, машиной.

И тогда он прошептал:

— Может быть, мое сердце сгодится тебе?

— Возможно, — ответил Мъяонель. — Но сначала я должен его взвесить.

Тогда юноша снял доспехи и вскрыл волшебным мечом себе грудь. Он вынул из груди

источник жизни и сосредоточие своей души, и, слабея с каждой секундой (ибо драконья кровь

позволяла ему жить некоторое время даже и с такой раной), протянул свое сердце Мъяонелю. И

Мъяонель бережно взял сей предмет из холодеющих пальцев юноши.

— Да, — сказал он. — Да. Сердце, умеющее любить и способное ненавидеть. Способное

на подлость, но никогда не предающее себя само. Готовое без колебаний погубить целый город,

чтобы спасти жизнь того, кого любит. Беспринципное, подлое, гордое, доверчивое, глупое. Это —

лучшее из всего, что ты предлагал мне, и я принимаю твой дар. Умри с миром.

И юноша недвижно застыл у его ног. Кровь перестала бешено вытекать из его тела, теперь

она лилась медленно, неохотно, широкой лужей растекаясь по хижине старой прорицательницы.

Некоторое время Мъяонель еще стоял над трупом юноши, а потом сотворил волшебную дорогу и

отправился   в   царство   Казориуса.   Сердце   он   пока   поместил   в   хрустальную   шкатулку   —   ибо

посчитал неразумным являться в дом того, кого называют Повелителем Сердец, имея в груди

нечто, подвластное его Силе.

В колдовском поединке он одолел Казориуса и подверг его страшнейшей для магов участи

— сковав, отнес в Земли Изгнанников. Под небом той проклятой страны истощалась и приходила

в   упадок   любая   магия,   и   волшебник,   поживший   там   некоторое   время,   неизбежно   терял   свой

колдовской талант. Оставив Казориуса в Землях Изгнанников, Мъяонель поспешил обратно. Во

дворце   тирана,   заняв   его   золоченое   кресло,   Мъяонель   отыскал   невидимые   нити,   которыми

Казориус связывал сердца своих подданных и сущности тех вещей, до которых мог дотянуться.

Словно в центре грандиозной паутины оказался Мъяонель, и ощутил, как испуганно вибрируют

нити, лишившиеся крепкой хватки Казориуса. Страна слабела с каждым часом, ибо из единого

организма, в который превратил ее Казориус, неожиданно была вырвана самая важная часть — он

сам. И земля рыдала, умоляя вернуть ей тирана, а люди, населявшие столицу, посылали проклятья

тем силам, что унесли Казориуса и лишили их, его подданных, его благословленной власти.

И, наблюдая за судорожными движениями паутины, Мъяонель воззвал к своей Силе. И то,

что было частью его собственной магии, то, что так презирали, боялись и отвергали люди, то, чего

они   гнушались   и   перед   чем   испытывали   неодолимое   отвращение   —   гниль,   распад,   безумие,

умирание, яд и страх, и еще многое, подобное этому — вняло его призыву. Призрачные деревья

Безумной   Рощи   окружили   его,   ломая   камни   и   стены   дворца,   тени   затанцевали   в   сумрачном

воздухе, а тяжелые гранитные глыбы, железные решетки и толстые балки исказились, как будто

состояли из воска, и вот, вдруг, в центре их возник огонь и заставил воск таять и меняться. Своей

Силой Мъяонель прикоснулся к волшебной сети — самому дорогому, что еще оставалось у людей

той страны после исчезновения Казориуса. Сеть, как живая, корчилась и извивалась, не желая

умирать, но огонь Мъяонеля, огонь гнили, огонь безумия и хаоса, огонь смерти и вырождения,

уже коснулся ее, и сеть распалась, сожженная, источенная плесенью, изъеденная бесчисленными

насекомыми. А потом Сила вернулась к волшебнику: будто миллиарды крохотных насекомьих тел

устремились   к   нему   и   скрылись   в   складках   его   плаща   —   и   Мъяонель,   оглядев   разрушения,

причиненные этому месту, сказал себе сам: "Договор исполнен." И, вынув теплое сердце юноши

из хрустального ларца, поместил средоточье души Тайленара себе в грудь.

По-прежнему сидя на золотом троне (это было единственное сидение в центральном зале

дворца), он ждал изменений. Оболочка воли и силы, сгущенная вокруг сердца, растворялась в

чародее, не оставляя следа, а его собственная магия проникала в новое сердце, переиначивая его,

принимая в себя, заставляя двигаться и жить. В этот час все чувства Мъяонеля вдруг обострились

—   он   услышал,   как   за   окном   продолжают   изрыгать   проклятья   рабы   бывшего   тирана,

возненавидевшие   освободителя   за   то,   что   он   лишил   их   ошейников,   и   презирая   то   особенное

волшебство, к которому он был причастен; увидел — внутренним зрением — как разгораются на

улицах города ссоры и драки, как подданные Казориуса бродят по улицам, словно слепые, как