Андрей Снежков учится жить

Пришел Евсеич, как всегда веселый и непоседливый. Он распахнул шубу, погладил ладонью свою лысину и спросил:

— И чего это вы сгрудились все у стола? Ну сущие запорожцы, грамоту которые турецкому султану сочиняли!

Узнав в чем дело, старик перестал шутить и тоже придвинулся к столу.

— Ты, Мареюшка, и про меня черкни, — сказал он немного погодя, смущенно покашливая в кулак. — Фигура я вроде как бы маленькая... вроде птички-невелички... а хочется вот, чтобы знали на фронте... как мы тут все стараемся. Низкий поклон, черкни, шлет вам, нашим защитникам, старый бакенщик Петр сын Евсея по фамилии Шатров...

* * *

На работе Маша весь день была молчалива и задумчива.

— Ты не болеешь? — спросила ее Валентина Семенова.

— Нет.

— Дома что-нибудь случилось?

— Нет, — все так же односложно отвечала Маша.

— Ты просто какое-то странное создание! — сказала Валентина. — То болтает без конца и смеется неизвестно над чем, то как воды в рот наберет. Даже подружке слова не скажет!

Вернувшись домой, Маша тут же после обеда ушла в свою комнату.

Она села к столу и, взяв рукоделие — детский фартучек с длинноухим зайцем, грызущим морковь, — стала вдевать в иголку шелковую нитку. А потом, опустив на колени руки, казалось, забыла обо всем на свете и долго ничего не делала.

Она не слышала, как, приоткрыв дверь, в комнату боком проскользнул Алеша. Постояв у кроватки брата, прижимая к подбородку ладонь, мальчишка собрался было уходить, но в этот момент Маша громко сказала:

— А Коленьку можно в ясли...

Алеша отнял от подбородка выпачканную в чернилах руку и спросил:

— Тетя Маша, а Коля скоро вырастет?

Маша оглянулась и, обняв племяша, посадила его к себе на колени.

— И руки, и лицо, и рубашка!.. Где же ты весь запачкался в чернилах? — сказала она с удивлением.

— Лошадок рисовал. И человеков еще, — ответил мальчишка и заглянул Маше в глаза. — Знаешь, чего хочу тебе сказать?

— Говори, Алешенька!

— Я люблю, когда ты такая... как всегдашняя. А не как нынешняя.

— А разве я нынче другая?

— Сама знаешь!

Маше вдруг стало весело, и она засмеялась и, еще сильнее прижимая к себе Алешу, поцеловала его в щеку, всю в лиловых пятнышках, точно осыпанную лепестками сирени.

На другой день после работы Маша встретила на улице Каверину.

Робко падал снежок. Было тихо. Голубые и легкие, словно воздушные, снежинки опускались медленно, плавно кружась, и все вокруг — и дома, и деревья, и горы — было отчетливо видно в прозрачной синеве начинавшегося вечера.

— А я к тебе в комитет хотела зайти, — как-то нерешительно сказала Маша Кавериной.

— Вечером на парткоме мой отчет о комсомольской работе. Готовилась сейчас. Уста-ала, — вздохнула Каверина. — Пройтись вот собралась... Хочешь, провожу тебя до дому, и поговорим дорогой?

Маша согласилась, и они пошли рядом.

— Люблю зиму! — после короткого молчания заговорила Каверина. — Особенно, когда снежок. А еще люблю на лыжах по лесу мчаться — с холма на холм. — Она взяла Машу под руку и, нагнувшись к ее лицу, продолжала, немного помедлив: — Послушай, какие стихи:

Чародейкою Зимою
Околдован, лес стоит,
И под снежной бахромою,
Неподвижною, немою,
Чудной жизнью он блестит.

Замечательные, правда?.. Да ты что молчишь, Машенька? И почему, скажи, не приходила ко мне в этот выходной? Ты же обещала?

— Весь день дома сидела, — ответила Маша. — У нас Авдей Никанорович был. Чай пили, разговаривали... Товарищи мужа по фронту письмо прислали...

— Да, о Хохлове, — сказала Каверина. — Захожу в партком, а там Авдей Никанорыч. «Прочитал, — говорит, — Я своим орлам письмецо фронтовиков, Марья Григорьевна Фомичева которое получила, а комсомольцы меня в оборот взяли! Скважину номер одиннадцать, говорят, мы пробурили на тридцать дней раньше плана, а эту, девонскую... если все силы приложить, вполне можем на сорок дней раньше срока закончить!»

Каверина засмеялась:

— Понимаешь, какой случай с твоим письмом произошел!

И тут же, оборвав смех, напомнила:

— Ты мне что-то хотела рассказать. Не забыла?

— Нет, но... мне что-то неловко. Может быть...

— Рассказывай! Какая же ты, право... Ну, я слушаю!

— Просят меня фронтовые товарищи Павлуши написать о себе. А что я им скажу! Как в конторе на счетах щелкаю? Стыдно и писать-то об этом. Я молодая, здоровая... На производстве я куда как больше принесу пользы, а в конторе и старушки разные управятся, — Маша, потеребила воротник шубки. — Вот я и хотела с тобой посоветоваться.

Каверина ответила не сразу.

— Надо подумать, куда определить тебя... Не хочешь пойти в лабораторию глинистых растворов? Работа интересная и живая. Или еще оператором можно... Хорошенько прикинь, а потом скажешь.

Они остановились у калитки. По-прежнему было тихо, и по-прежнему медленно падали редкие пушинки. Тополя в палисаднике, неподвижные, осыпанные снежком, высоко поднимались над крышей дома; белые вершины их таяли в густой синеве наступающих сумерек.

— Вот мы и пришли! Быстро, правда? — облегченно засмеялась Маша.

На сердце у нее было и тревожно и радостно.

X