Андрей Снежков учится жить

Медленно шла нагрузка машин на глинокарьере для старой буровой, и он мчался туда, размахивая короткими руками, сам брался за лопату и показывал, «как еще могут работать старики». И уже вместо трех-четырех рейсов в день машины начинали делать по два рейса в полтора часа. Происходила заминка у монтажников, устанавливающих паровую машину на двадцать седьмой, и мастер тут как тут — уже поднимался на приемные мостки новой вышки.

— Ну, чего, мокрые курицы, топчетесь на одном месте? — спрашивал он и, постояв минуту-другую, задумчиво покручивая ус, советовал, что и как надо делать.

Явившись как-то на поляну после обеда, Хохлов остановился на пригорке и посмотрел вокруг, на работавших всюду людей.

К Авдею Никанорычу подошел бригадир вышкомонтажников Устиненко, пожилой рябоватый украинец.

— Помощники-то, Никанорыч, все подваливают! — сверкая маленькими колючими глазками, сказал он и повел рукой в сторону траншеи. — Еще с двух буровых комсомолия притопала.

Приглядываясь к рабочим, копавшим траншею для водопроводных труб, мастер проговорил:

— А за теми кустами... там что за команда?

— Это Егорий Фомичев с приятелями. Прямешенько из школы прикатили. Давай, требуют, дядя Устиненко, и нам работу!

Бригадир вышкомонтажников тоже глянул на ребят и с одобрительной ухмылкой добавил:

— Славные хлопчики!

Авдей Никанорыч зашагал к траншее. Первым его заметил Егор. Разогнув спину, мальчишка провел рукой снизу вверх по разгоревшемуся, кирпично-смуглому лицу и крикнул:

— Здравствуйте, Авдей Никанорыч!

— Как она, жизнь-то, стригунки? — спросил Хохлов.

Егор был без фуражки, и длинные пряди волос то и дело спадали ему на широкий выпуклый лоб. Привычным кивком отбросив назад волосы, он сказал:

— Как всегда, Авдей Никанорыч!

— А не пора ли вам домой, уроки готовить?

— Успеем с уроками. Мы еще часочка два порубаем! — загалдели мальчишки, окружив мастера. Их было много — десятка три.

— Авдей Никанорыч, а правда, на реке Ухте уже добывается девонская нефть? — поборов смущение, обратился к мастеру белобрысый веснушчатый паренек, тонкий, как тростник. — А то у нас тут спор получился.

— Добывается! На Ухтинском промысле мне довелось поработать...

— Говорил же я вам. А еще не верили, — сдержанно, с упреком сказал Егор товарищам.

— Авдей Никанорыч, — снова смущаясь и розовея, подал голос все тот же белобрысый паренек, — а мы хотим... кончим весной семилетку — и на промысел. Вы нас возьмете к себе?

Старый мастер поднял с земли перекрученный, точно связанный в узел, обрубок корня — не то шиповника, не то осины, — повертел его в руках и задумчиво, со вздохом, сказал:

— Если бы не война, учиться бы вам, стригунки, да учиться!

Хохлов поглядел на Егора и добавил, ласково потрепав подростка по плечу:

— А тебе, Егор, спасибо... И всем вам, ребятня, рабочее наше спасибо за подмогу.

Авдей Никанорыч помолчал.

— А насчет буровой... Кончите школу, приходите. Разумею так: работа у нас всегда найдется, особливо для тех, кто ее не страшится.

Когда Хохлов отошел, Егор, ни на кого не глядя, стиснул в руках лопату и, чуть нагибаясь, изо всей силы вонзил ее в неподатливую, слежавшуюся веками землю.

IV

В середине ноября выпал первый снег. А потом начались морозы — трескучие, январские. Но сегодня в полдень вдруг оттеплило, осел снег, и на потускневшей дороге появились темные пятна. И хотя весь день ни разу не показывалось солнце, во всем чувствовалось весеннее оживление, а от сизо-красных веток вербовника пахло мартом.

Маша сняла белые пуховые варежки и, нагнувшись, захватила в горсть тяжелого, вязкого снегу.

«Весна... настоящая весна, да и только! — улыбалась она, сжимая тонкими пальцами податливый комок. — А у меня голова немножко кружится. Это, наверно, оттого, что на воздухе давно не была».

Она возвращалась из рабочего поселка, куда ходила в общежитие к заболевшему бригадиру вышкомонтажников Устиненко за нарядами.

Дорога тянулась мимо горного склона, полукругом обступающего пустырь. Эта остроребрая гора с разросшимися у подножия дубками и голая у вершины чем-то напоминала крыло беркута. Она надежно защищала поселок от суровых, пронизывающих ветров, частенько гулявших зимой по Волге.

Маша смотрела по сторонам и вспоминала... Ведь это было совсем-совсем недавно, всего лишь в прошлом году. Она лазала по склону горы, держась рукой то за гибкие кустики бузины, то за белые камни, вросшие в землю, и рвала фиалки, желтую ветреницу, сиреневые колокольчики, трогавшие ее своей непритязательной простотой. Где-то рядом собирала первые весенние цветы Валентина Семенова, подруги часто перекликались, и Маше было весело и радостно.

Дома Маша поставила букет в голубую с белыми лилиями фарфоровую вазу; когда вечером пришел с работы уставший Павел, он сразу заметил в комнате цветы и весь просиял в улыбке...

Воспоминания о молодой любви, о первых месяцах замужества так захватили и взволновали Машу, что она даже не слышала, как кто-то ее окликнул. Это был Трошин.