Андрей Тарковский. Сталкер мирового кино

Странные люди, странные поступки? Да, но всякий раз за ними – нестерпимая мука от причастности к бедам всего нашего мира, желание хоть что-то в нем и в себе изменить, преодолев отчуждение от самого себя.

Говорят, что последний фильм Андрея Тарковского несет на себе печать ухода художника в какую-то иную сторону, что на него властно повлияло творчество Ингмара Бергмана – недаром говорилось: с Тарковским работали испытанные сотрудники шведского режиссера.

Истинное прощание Мастера с родиной, с жизнью – в «Ностальгии», а здесь, в «Жертвоприношении», он еще, по слову Пушкина, предполагает жить на другой земле, с чужими для него людьми, преодолевая ностальгию – нет, не такую, как у его героя, а простую и вечную на все времена тоску по утраченной навеки, как ему думалось, родине. Но жить здесь и ставить фильмы о времени и о себе.

Авторское присутствие Тарковского в «Жертвоприношении» – неявственно, закрыто, оно прорывается в истории обретения дома (известно, что свой любимый деревянный дом под Рязанью Тарковский нашел в точности так же, как увидел на острове желанное место для жизни Александр), оно в начальных и конечных кадрах, где сухое дерево и он, сын.

Тарковский заканчивал свой последний фильм уже смертельно больным, – не знаем, увидел ли он премьеру. Говорят, что в последние месяцы жизни он собирался начать работу над «Гофманианой» по старому сценарию, написанному им еще дома, и уже думал над своим «Гамлетом»…

Тарковский сегодня для нашего кино – и легенда, и насущная необходимость. Он – реальное мерило совестливости, стойкости, верности призванию. Его посмертное возвращение к нам – не только восстановление справедливости, оно больше: оно есть восстановление непреложных критериев искусства.

«Поле» влияния Тарковского сегодня есть прежде всего «поле» нравственное.

Свен Нюквист Отдавая дань режиссеру

Картину делает выразительной не количество света. Наоборот. Атмосфера создается наименьшим освещением. Тарковский невероятно чувствителен к свету, еще более он заинтересован в построении кадра, в движении внутри кадра. Никогда раньше я не сталкивался с таким стилем режиссуры. Тарковский не может или не хочет выразить свое видение сцены, не посмотрев вначале в глазок кинокамеры – моей кинокамеры.

Весь фильм он делает, глядя в кинокамеру. Сначала это меня выводило из равновесия. Я считал, что он занимается моей работой, но после одного нашего откровенного разговора я понял, что Тарковский всегда так строит сцены. Но что касается чисто операторских съемок, в этом он целиком полагается на меня.

И сейчас, когда наши с Андреем взгляды совпали, все уже оказалось легко и очевидно само по себе. Я стал его единомышленником и проводником его идей, исчезли помехи, нервозность, остались лишь удовольствие и очарование от работы.

Одним из наиболее значимых моментов в работе оператора является способность к адаптации, выработка стиля, который, сохраняя индивидуальность оператора, вписывается в стилистику фильма, над которым он работает.

«Жертвоприношение»

Идеи Тарковского о съемках фильма отличаются от идей большинства других режиссеров. Так, Тарковский не разбивает кадры на общий, средний и крупный план, его композиции нешаблонны. В его сценах много движения, так как все время двигаются и кинокамера, и сами актеры.

Я всегда ратовал за простоту. Чем проще установка света и движение кинокамеры, тем лучше. В этом, как и во многом другом, Тарковский и я единомышленники. Но, оглядываясь назад, я задаю себе вопрос: а были ли вообще у нас с ним разногласия?

Андрей всегда ободряет нас, заставляет быть восприимчивыми к новым впечатлениям, преодолевать самих себя. И это относится не только к нам, тем, кто делал с ним этот фильм, но и к тем, кто будет этот фильм смотреть.

Эрланд Юсефсон Я сразу дал согласие

Когда меня представили Андрею, я сказал: «Вы, конечно, не помните, как на премьере «Сталкера» в Стокгольме я подошел со словами «Спасибо вам за такое кино!» «Нет, – ответил Андрей, – помню. Я никогда еще не видел такого наивного и сумасшедшего человека, как вы». В Швеции обо мне судили иначе: средних лет скептик, интеллектуал. Никогда не знал, что выгляжу сумасшедшим…

Когда позвонили от Тарковского с предложением сниматься в «Ностальгии», я сразу дал согласие. Я играл священника Доменико, кончающего жизнь самосожжением, и этот новый персонаж был для меня придуман. В Италии я работал у Кьярини, и мне не пришлось объяснять режиссеру, как мне хотелось сыграть у Тарковского. Он все понял. Итак, работа шла параллельно, роли оказались разными, так что трудно было их перепутать. Доменико в «Ностальгии» – человек, как говорят, слегка «сдвинутый»: он очень много говорит…

Когда съемочный период в Италии закончился, Тарковский сказал, что хотел бы наше сотрудничество продолжить и главного героя фильма «Жертвоприношение» он тоже писал, по его словам, думая обо мне.