Андрей Тарковский. Сталкер мирового кино

Опять-таки повторяю: вероятно, исходя из этого решения, если бы он посидел над сценарием не месяц, а три, он с большей полнотой и стройностью сумел бы провести это в фильме. Но в данном случае меня привлекает та последовательность, с которой из общего, очень кратко, лапидарно выраженного замысла рождается решение по всем компонентам картины.

И это, по-моему, Тарковскому удалось сделать с очень большой силой. Я именно за это люблю «Иваново детство», хотя, когда говорят, что там есть какие-то повторения, что некоторые эпизоды недостаточно оригинальны или, наоборот, чересчур оригинальны, что то-то сделано не совсем точно, а то-то чересчур, – возможно, это и правда. И все же фильм – явление искусства, потому что в нем есть замысел и продиктованный им ход режиссерского решения, который обнимает все стороны картины.

Еще несколько лет тому назад панорама, которая вздрагивает, считалась браком, ныне целый ряд панорам не только снимают с рук, но при этом специально «вздрагивают» камеру. Скажем, в картине Тарковского «Иваново детство» пробег лейтенанта по лесу, когда ему сообщили, что медсестра ушла в лесок с другим человеком, снят Юсовым ручной камерой на бегу, причем, когда он бежит, естественно, при каждом его шаге камера проделывает колебательные движения. Это имитирует бег человека. Человека нет, бежит только лес, камера стала человеком.

Когда Тарковский говорил, что кинематограф должен в основном опираться на то, что его отличает от литературы, он имел в виду не сегодняшнее состояние литературы, а то, к чему он, режиссер, стремится. Если перед вами выступает с теоретическим заявлением творческий работник, то всегда – будь это Козинцев, Трауберг, Ромм или Тарковский – он отстаивает свою рабочую платформу. Иначе он не сможет ставить картину. И во имя этой рабочей платформы он иногда утрирует определенные элементы. То, что Тарковский сейчас ищет, – это выразительность в кинематографе. Так что Тарковский говорил о своих поисках, и в них есть много справедливого. Кстати, его сценарий «Андрей Рублев» с точки зрения диалога и слова очень наполнен и очень тщательно отработан. Я его даже обвинил в многословии, сказал, что нужно резко сокращать диалог.

Картина «Андрей Рублев» с очень интересными, талантливыми кусками, с огромной силы эпизодами в целом как-то не собрана. Но картина интересная. И я чувствую в Тарковском желание не говорить впрямую, а заставить зрителя самого расшифровывать, так сказать, иероглифический смысл предлагаемого материала.

Николай Бурляев «Один из всех… за всех… противу всех…»

Я грудью шел вперед.

Я жертвовал собой.

М. Ю. Лермонтов

Не только лермонтовскую и цветаевскую цитаты можно ставить в эпиграф, определяющий личность и судьбу Андрея Тарковского. К Тарковскому применимы изречения многих выдающихся людей России. Ибо сам Тарковский – выдающийся художник. Это при жизни осознали окружающие. Уверен, что это было известно и ему самому.

Пишу это и вижу ироническую улыбку Андрея: «Ну, ты даешь, старик! И ты в воспоминания ударился?..»

Да, дорогой Андрей Арсеньевич, пришло время воспоминаний… канонизации… творческого бессмертия…

Обещаю тебе, Андрей, что постараюсь быть предельно искренним.

История русской культуры богата именами великих художников. Так было, есть и будет. «Нет пророков в отечестве своем» – утверждает Библия. Утверждение, верное лишь наполовину, касающееся неприятия, официального непонятия «пророков» власть имущими. История говорит о том, что есть пророки в отечестве, есть подвижники, есть нравственные, духовные маяки, есть люди, грудью идущие вперед, жертвующие собой во имя истины. Пророком быть больно и трудно, смертельно трудно… Но только пророк, идущий на глазах всего народа к своей Голгофе, мужественно и неотречимо несущий свой крест, может в душевном восторге, непонятном обывателю, воскликнуть: «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю!»

Андрей Тарковский был таким пророком в кинематографе. Это было ясно нам, трудившимся вместе с ним, это было ясно всему кинематографическому отряду страны, это было ясно и тем, кто тормозил его свободную творческую поступь.

Теперь – по порядку. 1960 год. ВГИК, учебная тон-студия. Стоя в темном зальчике перед микрофоном и глядя на экран, озвучиваю первую в жизни свою роль в дипломном фильме Андрея Кончаловского «Мальчик и голубь». Дверь в коридор распахнута. Заходит какой-то человек, застывает на пороге. Лица не видно, только контуры, тень. Чувствую, что «тень» внимательно следит за моей работой. К «тени» подошел А. Кончаловский, они о чем-то недолго, тихо побеседовали, и «тень» исчезла.

– Кто это? – спросил я Кончаловского.

– Это мой друг, Андрей Тарковский. Имя мне ни о чем не говорило.

Спустя несколько месяцев мне позвонил Кончаловский и сказал:

– Читай рассказ В. Богомолова «Иван». Андрей Тарковский хочет попробовать тебя на главную роль.