Андрогин

– Лидия – дочь земли, заклинательница плоти, настоящая, как сама страсть… – услышал он медовый и хриплый голос Констанцы. Григорий хотел возразить, объяснить, остановить; оглянулся на троноподобное кресло, где восседала хозяйка палаццо. Однако та уже не смотрела в его сторону. Нагая, дрожащая от возбуждения, она помогала Клементине освободиться от остатков одежды. Греховное зрелище сплетенных в страстных объятиях сестер заставило Григория закрыть глаза.

Когда он снова их открыл, ситуация в зале кардинально изменилась. К участникам застольной оргии присоединились освобожденные от одежд слуги. Клементина, не прекращавшая исступленно ласкать сестру, ловко сменила позу и приняла в себя башни двух лакеев. Григорий догадался, что диспозиция ритуала отшлифована частыми повторениями. Ни одна присутствующая персона не осталась без применения, все старательно и мастерски исполняли полюбившиеся роли. Ритмы дыханий и музыки ускорялись, тела двигались с некоей полумеханической целеустремленностью. Страстные стоны Констанцы сливались с бешеным ритмом скрипок и альтов.

– Не прекращай, Манти, fortiter, fortissimo![74] – понукала она сестру, когда та вынужденно отвлекалась, разрываемая напором двух щедро одаренных Венерой слуг. Безликие и мускулистые, словно ожившие парковые изваяния, они честно трудились во имя многоименной богини любви и похоти.

«Это же големы![75] – Григорию показалось, что он проник в природу этих вспомогательных существ. – Их специально создали для таких ритуалов. Это подобия, наколдованные каббалой, или надутые ведьмами жабы. У мужей, рожденных женщинами, не бывает столь огромных башен. Как это такая юная и хрупкая дама выдерживает сию оголтелую мощь?»

Еще один «голем» тем временем занялся «золотой рыбкой», которая не выпускала из умелых рук Григория. Сам отставной певчий вдруг обнаружил себя сторонним наблюдателем. Как будто добросердечная Минерва отделила от тела его зрение и тем отстранила смущенный дух от зараженного похотью пространства. При этом ему казалось, что наблюдает он свальный грех не глазами, а неким зрящим отверстием на своей переносице. От этого картина оргии выходила странной, словно отдельные ее фрагменты увеличились в размере и светились. Тело амурной бестии окутывало нестерпимо яркое серебристое гало[76], тела Констанцы и Клементины сияли теплой охрой и старым золотом, а «големы» (как и положено заколдованным жабам) светились тускло-зеленым. Его собственное тело также окружало мерцающее сияние. Только оно было не золотым и не серебряным, а голубоватым.

Теперь Григорий еще больше поразился красоте сестер. Юная Клементина еще не достигла полной физической зрелости. Ее тело сохранило некую субтильную угловатость, свойственную подросткам. Тем уверенней она оттеняла безупречные формы Констанцы.

Стройное, необычайно гибкое тело старшей сестры змеей извивалось под ласками младшей, подставляя под восхищенный взгляд Григория то напряженный изгиб тонкой талии, то пышные бедра, то сплетенные над спиной Клементины длинные ноги и маленькие розовые ступни. Но более всего Григория возбуждали ее покатые плечи, изящно переходящие в шею, словно широкое речное русло в гибкую струю водопада. Совершенная линия этого перехода, подчеркнутая свежими следами от поцелуев и укусов Клементины, необъяснимо волновала художественную натуру Сковороды. Он попытался запомнить бег этой линии, чтобы когда-нибудь дерзнуть повторить природу и собственной рукой воспроизвести ее гармонию.

Ему казалось, что время ползет улиткой, что целую вечность, целых две вечности он смотрит, смотрит и не может насмотреться на игры гармонически организованной материи. Теперь он знал, почему из двух старших Арканов Таро, равно означающих принцип андрогинности – «Дьявола» и «Возлюбленных», – цыганка выбрала рогатого. Хотя зал заливал яркий свет сотен свечей, Григорий ощущал тьму. Великую тьму, раскинувшую свои крылья над оргией. А в ней – тех жадных богов древности, о которых рассказывала ему Лейла. Они принюхивались к поту разгоряченных тел, прислушивались к любовным стонам, питались энергиями похоти и сами возбуждались, мечтая овладеть красивыми и сильными телами, совокуплявшимися в гостином покое банкирского палаццо. Древние боги наполнили зал своим присутствием. Астарты, ваалы, молохи, сатиры, титаны, стрибоги, перуны и одины теснились между колоннами, высовывались из гардинных складок, свисали с люстр и лепных амуров на потолке. Стало жарко, словно дух египетской пустыни окутал оргию своим раскаленным покровом.

Наконец Констанца хрипло вскрикнула и запрокинула голову. Клементина оторвалась от ее содрогающейся плоти и сразу же подставила свое красное и мокрое лицо под работу големских башен.