Андроид Каренина

— Ох! — вскрикнул Вронский, когда, забывшись и потеряв бдительность, прищемил себе пальцы затвором Разрушителя. — Проклятая штуковина!

Отношения к мужу были яснее всего. Размышляя об Алексее Александровиче, он взял со стола следующее оружие, экспериментальное устройство под названием Ускоритель Частиц. Таких было сделано всего семь штук, если верить подпольному оружейнику, который продал один из этих Ускорителей Вронскому. Он навел устройство на мишень, установленную в дальнем углу комнаты, и помедлил, прежде чем выстрелить.

С той минуты, как Анна полюбила Вронского, он считал одно свое право на нее неотъемлемым. Муж был только излишнее и мешающее лицо. Без сомнения, он был в жалком положении, но что было делать?

Вронский прищурил глаза, прицелился и представил перед собой в виде мишени этого излишнего и мешающегося Алексея Александровича; он живо вообразил себе его ухмыляющееся, закрытое наполовину железной маской лицо и нажал на спусковой крючок. Мишень с грохотом затряслась, а затем через три долгие секунды ее разорвало на щепки, сопровождаемые фейерверком оранжевых искр. Лупо одобрительно завыл и стал прыгать по комнате, хватая зубами ошметки, кружившиеся в воздухе. Вронский улыбнулся и с восхищением посмотрел на свое новое оружие. Если бы его вдруг посетила мысль, что Алексей Александрович не совсем обычный муж и что он обладает силой, в прямом и переносном смысле этого слова, гораздо превосходящей любую другую, которой Вронскому когда-либо приходилось противостоять, он бы не стал беспокоиться по этому поводу. Он чувствовал, что в мире нет человека сильнее его и нет человека, более заслуживающего женщины, на которую он обратил свои чувства.

Но в последнее время явились новые, внутренние отношения между ним и ею, пугавшие Вронского своею неопределенностью. Вчера только она объявила ему, что она беременна. И он почувствовал, что это известие и то, чего она ждала от него, требовало чего-то такого, что не определено вполне кодексом тех правил, которыми он руководствовался в жизни.

И действительно, он был взят врасплох, и в первую минуту, когда она объявила о своем положении, в эту ужасную минуту, когда вдруг из небытия возникли божественные уста и, зевнув, грозили проглотить ее и отнять у него навеки, сердце Вронского подсказало ему требование оставить мужа. Он сказал это, но теперь, обдумывая, он видел ясно, что лучше было бы обойтись без этого, и вместе с тем, говоря это себе, боялся — не дурно ли это?

— Если я сказал оставить мужа, то это значит соединиться со мной. Готов ли я на это? Как я увезу ее теперь, когда у меня нет денег? Положим, это я мог бы устроить… Но как я увезу ее, когда я на службе? Если я сказал это, то надо быть готовым на это, то есть иметь деньги и выйти в отставку. Но смогу ли я? — сказал он Лупо и, наклонившись к зверю, почесал его чувствительную точку, расположенную над Нижним Отсеком.

Он снова метнул электрический кинжал, закрутив его движением запястья, и смотрел, как клинок летел на стену и затем вдруг развернулся, словно бумеранг и понесся в противоположный угол комнаты, где воткнулся прямо в сердце второй крысе. Вронский восхищенно присвистнул, а Лупо бросился к новой жертве. Он всю жизнь работал, чтобы добиться этого места и права владеть столь мощным оружием. Честолюбие была старинная мечта его детства и юности, мечта, в которой он и себе не признавался, но которая была так сильна, что и теперь эта страсть боролась с его любовью.

— Женщины — это главный камень преткновения в деятельности человека, — сказал накануне вечером его старинный приятель Серпуховской, когда они подняли бокалы в память о бедной Фру-Фру. — Трудно любить женщину и делать еще что-нибудь. Для этого есть одно средство с удобством без помехи любить — это женитьба.

— Но Серпуховской никогда не любил, — прошептал Вронский, глядя прямо перед собой и думая об Анне. И уловив направление мысли своего хозяина, Лупо протестующе и громко залаял, наблюдая за хозяином и недовольно щурясь. Он, как боевая машина, естественно стремился к тому, чтобы Вронский остался на службе.

— Да, да, ты прав, — сказал он Лупо. — Выйдя в отставку, я сожгу свои корабли. Оставаясь на службе, я ничего не теряю. Она сама сказала, что не хочет изменять своего положения.

И, закручивая медленным движением усы, он встал от стола и прошелся по комнате. Глаза его блестели особенно ярко, и он чувствовал то твердое, спокойное и радостное состояние духа, которое находило на него всегда после уяснения своего положения. Все было чисто и ясно, каждое орудие из его коллекции было проверено, перебрано и уложено на определенную ему полку, из каждого был произведен выстрел, исключая «Месть Царя», которую даже офицеры не имели права использовать вне военных действий.

Прежде чем убрать свои любимые испепелители, Вронский дал еще одну короткую очередь, восхищаясь тем, как от этого вспыхнули четыре угла комнаты. Лупо лег на пол, перевернулся через спину и его Звукосинтезатор завыл, поддерживая решительный настрой хозяина.

Глава 9