Андропов

А тем временем в Политбюро то и дело раздаются голоса: исход евреев из «социалистического отечества» наносит непоправимый ущерб «делу построения коммунизма во всем мире». В этом суждении, очевидно, есть известная доля истины, но лишь доля. Массовый отъезд из СССР и впрямь пробил «брешь» в устоях коммунистической системы — зато в эту вновь образовавшуюся пробоину широким и мощным потоком пошла в СССР современная западная технология, новейшее оборудование, миллионы тонн хлеба. Так что потеряв в тоталитарной цельности и идейной гармонии, коммунистическая власть приобрела в стабильности и силе.

Советское государство всегда охотно расплачивалось принципами за богатство и благополучие, вопрос лишь в том: что и кто в ближайшее десятилетие будет выброшено на советский прилавок на международном аукционе. Цена за выкуп евреев (и немцев), кажется, уже определилась, так что андроповские заморозки, пришедшие на смену брежневской оттепели[12], не обязательно окажутся губительными для сионистского движения в России.

Пока не удается Андропову полностью сковать «чекистским льдом» и возникшее во времена Хрущева движение духовного и нравственного сопротивления в стране. Для того, чтобы полностью покончить с брожением, существующим в советской системе, ей необходимо преодолеть собственный страх и переродиться в то, чем она уже однажды была при Сталине, — в режим перманентного и тотального террора. Возродить его полностью Андропову не позволит партийная номенклатура, приведшая его к власти. Неограниченный произвол поставил бы под угрозу не только обретенное номенклатурой благоденствие, но и самый факт ее физического существования, как уже случилось в 30-х годах, когда с молчаливого согласия партийной верхушки, пролетарская революция, одолев и сокрушив своих реальных и мнимых противников, поглотила и уничтожила собственных руководителей.

В современном советском обществе, таким образом, сложилась сюрреалистическая ситуация: борьба противоположностей — партократии и оппозиции — сосуществует с их единством. Они необходимы друг другу как противоположные полюсы одной социальной субстанции. Это противоречивое единство, однако, не бесконечно — оно должно быть преодолено или ценой уничтожения оппозиции, или ценой гибели партократии. При этом падение партократии не обязательно приведет к исчезновению оппозиции, которая при определенных условиях может даже окрепнуть, в то время как полная ликвидация оппозиции неизбежно потребует насильственного устранения существующей партийной номенклатуры и ее замены в качестве «направляющей и определяющей силы общества» другой автократией, например, чекистской. Последняя, как и партократия, будет вынуждена предстать в марксистском облачении «авангарда прогресса», осуществляющего «последнюю социальную революцию в истории», для идеологического обоснования своего права на власть.

Данная эволюция режима, если она произойдет, должна полностью уместиться в рамках классической традиции «научного коммунизма»: Ленин, разгромив и разогнав оппозицию, подменил социалистическую партию бюрократической номенклатурой, Сталин, репрессировав номенклатуру, создал новый правящий класс партаппаратчиков. Так тянет история непрерывную нить преемственности от Ленина через Сталина к Андропову.

А пока что Андропов настолько занят борьбой за власть и обеспокоен тяжелым экономическим положением страны, что, будь его воля, предпочел бы, пожалуй, спокойные отношения с внешним миром. Над ним свинцовым облаком нависает «геополитический кошмар»: перевооружение Запада, незаконченная и нескончаемая партизанская война в Афганистане, противостояние с Китаем, противоречия с Японией и Пакистаном, проблемы в Анголе и Никарагуа. И при этом СССР — единственная страна в мире, которая оказалась в окружении враждебных коммунистических государств.

У Андропова, разумеется, нет видимых причин, психологических или идеологических, не воспользоваться благоприятным для Москвы соотношением военных сил с Западом, сложившимся при Брежневе. Но он понимает, что Политбюро будет оценивать его деятельность не по достижениям, а по ошибкам, и поэтому старается строить свою внешнюю политику по принципу: «большой гром и мелкие капли». Андропов вынужден проводить политику силы, но не по заранее рассчитанному плану агрессии, а так, как подсказывает ему инстинкт власти: сила надежней всего переводится в политическое влияние.

И Андропов, избегая риска, воздерживается от смелых инициативных решений. Временно он избрал самый удобный в его положении вариант: успокаивать свободный мир примирительной риторикой, наращивая в то же время вооружение и поддерживая сложившийся в мире стратегический «статус кво».