Андропов

В начале мая 1967 года завершалась подготовка к очередному, Четвертому всесоюзному съезду писателей, который должен был открываться 18 мая. Солженицын обратился к съезду с большим письмом, которое с помощью друзей было разослано 15–16 мая по 250 писательским адресам. Около 30 копий отправили в редакции различных газет и журналов. Каждое из этих писем Солженицын подписал собственноручно, и практически все делегаты съезда в день его открытия знали текст письма Солженицына, ставшего одним из главных событий в общественной и культурной жизни страны весной 1967 года, так как самиздат размножил его сразу же в тысячах копий. Уже 17 мая, за два дня до отставки, В. Семичастный направил в ЦК КПСС информацию о письме и его фотокопию. Дальнейшее наблюдение за деятельностью писателя, который впервые открыто выступил в качестве диссидента, перешло в руки Андропова. Хотя известность Солженицына была уже велика, мало кто знал подробности его личной и творческой биографии. Составлением обширной справки «О Солженицыне А. И.» пришлось заняться Пятому управлению КГБ. В этом документе, распространенном летом 1967 года среди работников ЦК КПСС, говорилось о семье и родителях писателя, его службе в армии, аресте в 1945 году, о местах заключения, а также о реабилитации и работе учителем математики в Рязани.

К лету 1967 года относится и первый разговор Ю. В. Андропова с академиком А. Д. Сахаровым. Занимая высокие должности в мире секретной науки, Сахаров имел право пользоваться услугами особой правительственной связи и разговаривать без посредников с любым из министров. Его первый разговор с Андроповым состоялся летом 1967 года, вскоре после назначения того на пост Председателя КГБ. Речь шла о судьбе Юлия Даниэля. Вот как пишет об этом сам Сахаров: «В июне или июле 1967 года мне по просьбе М. А. Леонтовича передали конверт, в котором было письмо Ларисы Богораз — жены находившегося тогда в Мордовских лагерях Юлия Даниэля — о тяжелом положении ее мужа, с просьбой помочь, и статья, нечто вроде художественного репортажа о ее поездке к мужу в лагерь. Я как раз собирался улетать на объект и взял письмо с собой. Приехав на объект, я из своего кабинета по ВЧ позвонил Андропову. Сказал, что получил письмо, в котором сообщается о тяжелом положении Даниэля, просил его вмешаться и принять меры. Андропов сказал, что он получил уже 18 сигналов на ту же тему, что он проверит эти сообщения, а меня очень просит прислать подлинник полученного мной письма. Я спросил — зачем? Он ответил — ради коллекции. Я, однако, сделал вид, что не понял его слов о подлиннике и, перепечатав полученное письмо, послал Андропову копию. Через полтора месяца на московскую квартиру мне позвонил заместитель Генерального прокурора Маляров… и сказал, что тов. Андропов поручил ему проверить сообщение о Даниэле. Он осуществил эту проверку. В настоящее время мне нет оснований беспокоиться об этом деле, так как к 50-й годовщине Октябрьской революции будет широкая амнистия и Даниэль, так же как и Синявский, будет освобожден»[86]. Это обещание не было выполнено. Подготовленный правоохранительными органами Указ об амнистии существенно изменили на заседании Политбюро. В новом варианте документ уже не предусматривал амнистию политических заключенных.