Анекдоты из пушкинских времен

В архивах Петербургской Академии художеств хранятся дневниковые записи Тюнина, посвященные этой поездке и встрече с Казиным. Тот жил на какой-то полуразрушенной вилле близ Ареццо. Оброс бородой, был необычайно худ и напоминал бродягу. Тюнину он очень обрадовался и сразу же спросил о графине Ольстен, пробормотав, что никак не может закончить ее портрета. Тюнин еще раз подтвердил свои прежние известия, — она здорова и благополучна, замужем и, возможно, этой зимой приедет с мужем в Италию. Тут Тюнин увидел прикрепленные к стенке мастерской многочисленные карандашные рисунки какой-то женщины, слегка напоминающей Екатерину Ольстен, а, может быть, это Тюнину показалось. Рисунки были необычайно живыми, бурными, полными страсти и энергии. Женщина представала то скромной монашкой в темном балахоне, то вакханкой с распущенными волосами и открытой грудью, то совсем юной девушкой, то суровой и зрелой матроной. Рисунки Тюнину настолько понравились, что он вознамерился их купить. Но художник ни за что не хотел их продавать, говоря, что это и не рисунки вовсе, а письма, правда, не отправляемые. Настоящих писем он, к сожалению, писать не умеет. Впоследствии и эти рисунки исчезли с искусствоведческого горизонта.

В конце ХХ столетия один из портретов кисти Ростислава Казина появился на стене частной питерской фирмы по продаже имущества. На аукционе, где он был приобретен, он значился как «Портрет неизвестной в лиловом». Но, странное дело, — люди, вообще мало чувствительные к искусству, все же поняли неуместность этого портрета — женщины с круглым, чуть наивным, сияющим лицом, бросающей на зрителя доверчивый взгляд, — и всей обстановки фирмы, ее посетителей, беспрерывных звонков, деловых разговоров. Портрет был весь любовь, а тут шла речь о вещах, от любви бесконечно далеких. Портрет сняли. Специалистам известно, что он всплыл на знаменитом лондонском аукционе и был за бешеные деньги, явно превышающие скромный уровень малоизвестного петербургского живописца, закончившего свои дни в Италии, приобретен анонимным коллекционером. С тех пор портрета никто не видел.

Женская натура

Григорий Андреевич Травкин, приехав с женой и дочерью в небольшую свою деревеньку, решил не тратить прекрасного летнего времени даром, а позаниматься живописью. Дома, в Петербурге, не хватало на нее сил — приходилось служить в скучнейшем Департаменте казенного имущества. Но в душе Григорий Андреевич оставался художником, хотя систематического образования по этой части не получил. В юности он много копировал, бегал на уроки к Ивану Макарычу, самоучке-иконописцу, который для денег писал портреты местных питерских купцов, а в особенности купцовых жен и дочек. Макарыч Григория «одобрял», пожалуй, в этом и состоял смысл учения. Даже самые ранние живописные безделки Травкина были не похожи на Макарычевы портреты. Но Макарычу это и нравилось.

Потом Григорий Андреевич посещал приватным образом занятия в Академии художеств. Испрашивал у президента Академии Оленина специального на то разрешения. Чаще всего ходил в натурный класс, где ставились для писания всевозможные античные гипсы, а порой и мужская обнаженная натура. Однажды преподаватель — седой, бородатый, грозного вида академик, подойдя к Травкину, постоял минуты две возле его этюда с натурщика и проговорил отрывисто, как пролаял: «Верно схвачено движение. Браво».

После этого Григория Андреевича зауважали. Учащиеся Академии все и на вид, и по существу были гораздо его младше. Но был он такой робкий, так тушевался перед теми, кто учился на «законных основаниях», а не как он — с оглядкой и урывками, — что никто его не замечал и не принимал всерьез.

А тут его похвалил гроза всех учившихся в Академии живописцев — сам Квасин! Григорий Андреевич обрадовался и на радостях написал маслом небольшую кар- тинку — девочка завязывает башмак, а из-за приоткрытых дверей за ней наблюдает не то улан, не то гусар. Картину он писал, радуясь всем сердцем, что он не в Департаменте, что девочка похожа на дочку Машу, а улану или гусару (мундир был написан неотчетливо), должно быть, жизнь улыбается. Картинку он с трепетом принес в Академию и показал Квасину. Тот насупил седые брови, побагровел и сказал, что, пожалуй, представит Травкина с этой картиной на ближайшей Академической выставке. Правда, чересчур Травкин прыток — движение движением, но нельзя забывать и о классической законченности. У Травкина же почти сумбур. А вот цвет — восхитителен. Глаз цепкий. Пусть ходит на занятия и пишет еще.