Анелька

- Вот вам и "ну"! Тут никаких "ну", тут есть документ, табель. Пан вам дал волю, потому что у него не было денег, чтобы держать лесников да полевых сторожей. И вы делали, что хотели, да еще потребовали с него за лес по пяти моргов. Ну, а теперь... черта с два! Не получите и двух моргов!

- Увидим! - проворчал Гжиб. - Если шваб нас вздумает обижать, мы за себя постоим...

- Не он вас обижать будет - это вы прежнего пана обижали, а новый только свое возьмет. Привезет комиссара, начальство... И пусть только кто из вас у него лишнюю веточку сломит в лесу - засадит в острог, и все. И поделом вам... сами виноваты! - заключил Шмуль.

- Да мы же не хотели...

- Не хотели? В то воскресенье вы, Юзеф, громче всех кричали, что не надо соглашаться, а если соглашаться, так только на пять моргов. И ведь как уговаривал вас Олеяж! Вот это умный мужик, а у вас разума ни на грош...

Гжиб был расстроен. Он хотел купить четыре бутылки водки, но, услышав такие вести, купил только три и, возвратясь домой, обошел всех соседей и передал им то, что услышал от Шмуля.

Мужики сокрушались или облегчали душу бранью и угрозами. Были, однако, и такие, которые считали, что это выдумал Шмуль, чтобы склонить их к соглашению с помещиком.

Но уже на другой день даже самые стойкие оптимисты пали духом. С самого утра из губернского города приехали немцы - целых трое - и стали осматривать деревню. В усадьбу они не зашли, зато обследовали весь лес, речку и крестьянские поля.

Как только их увидели в деревне, за ними увязалась толпа мужиков, баб и ребятишек. Но немцы не обращали на них никакого внимания.

- Ой, не к добру это! - говорил один из мужиков. - Наш пан, когда к нему приставали, только серчал иногда, а эти шароварники все гогочут да шушукаются - должно быть, смеются над нами...

- А не перекрестить ли кого из них шкворнем?

- Боже тебя упаси! Не видишь, дурень, какие трубы они при себе носят? И замахнуться не успеешь, как он тебя на месте уложит!

Когда немцы уехали, даже не заглянув в корчму, мужики, посовещавшись, решили отправить депутацию в усадьбу. Выбрали троих самых почтенных хозяев: Гжиба, который в воскресенье отговаривал других от сделки с помещиком, а теперь переменил мнение, Шимона Олеяжа, с самого начала советовавшего подписать договор, и Яна Самеца, того лохматого с колтуном, которым командовала жена, - его выбрали потому, что земли у него было больше, чем у всех в деревне.

Гжиб и Олеяж были на сходе, а Ян отсутствовал: он в это время сидел дома и по приказу жены укачивал ребенка. К нему направились оба депутата, а за ними еще несколько мужиков и множество баб.

Олеяж объявил лохмачу, что они идут в усадьбу мириться и что общество выбрало делегатом и его, Яна, как человека степенного. В заключение он спросил:

- Ну как? Пойдете, кум?

Ян молча встал, пошел в чулан и вынес оттуда новехонький кафтан. Но не успел он натянуть один рукав, как жена подняла крик:

- Это еще что! Ты, мокроглазый (у Яна все еще болели глаза), куда собрался? Я тебе покажу подписывать договоры! Садись и качай Зоську!

Толпа безмолвствовала, в окна и дверь с любопытством заглядывали бабы. А Ян стоял, не зная, на что решиться: надевать кафтан в рукава или скинуть его с плеч.

Видя, что он колеблется, жена схватила валек и давай колотить им мужа.

- Ах ты мокроглазый, растрепа, старый хрыч! Думаешь, взял молодую жену только для утехи! Ну-ка, садись к люльке! Хотелось тебе детей, так вот и качай!

И она все колотила его, наскакивая то спереди, то сзади.

Волосы свесились Яну на лоб. Мужик молча откинул их, натянул кафтан - и вдруг, поплевав на ладони, как хватит жену по голове, как начнет таскать! Господи, что тут было! Платок полетел в угол, валек - на лежанку, да так, что два горшка грохнулись с нее на пол.

- Перестаньте! Будет вам, Ян! - кричали женщины.

- Бейте, кум, валяйте, пока не взмолится! - советовали мужики.

Ян ничьих советов не слушал и действовал по своему разумению. Изрядно отделав жену, он напоследок пнул ее сапогом в бок и швырнул в угол. Потом застегнул кафтан, опоясался, надел новую шапку и сказал хладнокровно:

- Ну, куманьки, пойдемте в усадьбу, раз такое вышло решение.

Мужики только головами качали и шептали друг другу:

- Старый-то каким хватом оказался!

- Да, есть еще сила в руках!

- Ого! Он корец пшеницы может под мышкой унести!

Делегаты ушли, а бабы остались. Жена Яна, лежа на полу, причитала заунывно и певуче:

- Ой, матерь пресвятая Ченстоховская, что ж это такое творится? Видели, кумы? В моего старика бес вселился! Четыре года колотила я его - и он ни разу не пикнул, во всем меня слушался, а сегодня так осрамил перед людьми! Ой, и зачем я, несчастная, на свет родилась!

- Правда твоя! - сказала одна из соседок. - И мне было бы обидно, если бы мой на пятом году меня бить начал.

- Ой, жаль мне тебя, бедную, - утешала пострадавшую другая баба. Мужик, хоть и самый тихий, все равно что волк: волк смирен, покуда человечьего мяса не отведает. А уж коли Ян сорвался - будет тебя теперь лупить каждый божий день.