Анфиса в Стране чудес

– …не работает… песни бредятинские не поет… с бабами, то есть, с женщинами не спит… книжки какие-то читает, все больше не бредятинские… как бы чего не вышло… тунеядец… а еще ноты знает…

Толпа бредятинцев ахнула:

– Как, и ноты знает?

– Знает.

– И писать умеет?

– На двух языках!

– Отрубить ему голову! – ласково сказала Точизна, заворачиваясь в откуда-ни-возьмись появившуюся горностаевую мантию.

– Мне кажется, следовало бы переговорить с Герцогиней, – сказал Похренушко. – А что скажет на это княгиня Марья Алексевна?

– И ему отрубить голову! – указала Точизна на Похренушко палачу в красном трико с отвислыми коленками, старых лаптях и с заточенным серпом.

– Как прикажете, – сказал палач и стал толкать Похренушко к гильотине.

– Погоди-ка, – сказала вдруг Точизна. – Давай, двинь лучше ему серпом по яйцам.

– Как изволите, – сказал палач и, поставив на место казни похренушкинское лукошко с ворованными яйцами (а их было четыре десятка), со всей силы ударил по нему серпом, после чего раздались бурные продолжительные аплодисменты.

– Ура! – кричали бредятинцы.

– Ура… – тихо шептала Точизна, чуть прослезившись.

– Ура!! – кричал Похренушко, держась за ширинку.

– А с этим что? – указал палач на Небезызвестного, поворачиваясь к Точизне.

– Что-что? Отрубить голову, а потом всех мужиков – на войну.

– С кем? – поинтересовался Похренушко.

– С кем-с чем, с Марсом, – недовольно процедила Точизна и посмотрела на Небезызвестного: лицо его не выражало ничего, кроме усталости и желания того, чтобы все поскорее закончилось…

Точизне это не понравилось:

– Если будешь делать подскоки, будешь жить. Как все, – сказала она ему.

Он поднял на нее глаза и тут же опустил.

– Я же сказала: будешь жить, делать подскоки, как все; не понял, особо одаренный?

Небезызвестный усмехнулся и ничего не сказал.

– Совершенно бесперспективный экземпляр, – сказала Точизна. – Отрубить ему голову! Он не живет жизнью нашего стада!

И тут Анфиса полетела. Как будто десять тысяч пантер вселились в нее, и она одним движением, одним прыжком оказалась рядом с гильотиной. Небезызвестный вздохнул свободнее, бредятинцы оживились, палач остановился, Точизна поправила съехавшую на бок шапку Мономаха, а Похренушко заорал:

– Это она, она, сука! Это она во всем виновата!

– Казнить ее! – во все горло прокричала Точизна. – А приговор объявим потом.

– С точки зрения гипотетической концепции интеграции и ускорения неправильно сначала объявлять приговор, а потом совещаться! – как можно спокойнее сказала Анфиса.

– Молчать! – произнесла Точизна, побагровев. – Казнить ее!

Никто не тронулся с места.

– Неужели вы думаете испугать меня? – воскликнула Анфиса. – Да вы все просто самые обыкновенные совки! И больше ничего!

…Вдруг все совки поднялись в воздух и улетели, а Анфиса, развязав руки Небезызвестному, запела мелодию из «Титаника» и, похлопав по плечу, упомянула Ди Каприо, вызвав тем самым смех как у себя, так и у экс-приговоренного.

– Ладно, как ты до пятого курса докатилась, это фигня, хотя, тоже конечно, стыдно. Но как ты до Куево-Кукуево докатилась, да еще с пересадкой в Бредятино? – спросил Анфису Небезызвестный, когда та очнулась на его плече.

Анфиса пожала плечами:

– Как Колобок; он же ото всех ушел – и тоже докатился.

– Ты от темы не отходи, – перебил ее Небезызвестный. – Я тебя спрашиваю: чего ты в Куево-Кукуево понеслась?

– На Сидпа Бардо посмотреть!

Небезызвестный недоверчиво и осторожно, как будто впервые, рассматривал Анфису:

– Зачем?

– Занадом, – буркнула Анфиса. – Чтобы не переродиться потом больше никогда, сколько можно гимор устраивать. А если честно, хочу написать «Среднерусскую книгу живых».

– Ты же буквы забываешь.

– Да я быстренько их вспомню, буквы-то. Главное, чтоб в плагиате не обвинили.

– Это они могут, – вздохнул Небезызвестный. – А в плагиате на что?

– На мироощущение из пелевинской «Желтой стрелы» и на непочтительность к Тибетской…

– Это серьезно.

– Да нет, мы с Пелевиным по-разному чувствуем; к тому же, sorry, в силу пола… А к Бхагаванам я нормально вполне отношусь. Правда, кое-кто может не понять.

– Может.

– А ты? – вдруг задумчиво спросила Анфиса.

– Что – я? – не понял Небезызвестный.

– Ты – тоже не поймешь?

– Да мне некогда, мы завтра на Марс летим.

– Зачем?

– Командировка по обмену опытом.

– А-а, – протянула Анфиса. – Значит, хорошо, что совки улетели.

– Весной прилетят. Черным-черно будет.

– Картина такая есть. По ней в школе все сочинения пишут – «Совки прилетели». Помнишь?

– Помнишь, – сказал Небезызвестный. – Ты, это, вот что: не пропадай. Как с Марса прилечу, позвони хоть.

Анфиса хотела спросить, когда он прилетит с Марса, но сказала правду:

– А у меня палец не стоит.

– В смысле?

– В смысле на телефон.

Небезызвестный долго смотрел на Анфису, потом сказал: «Спасибо тебе», и улетел на Марс до первой звезды.

Анфиса почувствовала себя разбитой и старой. Она долго изучала собственное зеркальное отражение, а потом поинтересовалась у него же, есть ли жизнь на Марсе и, распечатывая одноименный шоколадный батончик, изо всех сил старалась держаться.

«Держись!» – говорили ей когда-то.