Ангары

Ребёнки – зайцеобразны: снизу два зуба, а щёки! Так же и зайцы —
                                                                           детоподобны.
Злобны зайцы и непредсказуемы, словно осколки серы чиркнувшей
                                                                                  спички.
Впереди мотоцикла и сзади – прыг-скок! – живые кавычки!
После октябрьских праздников по вечерам они сигают в мой сад,
наисмелейший проводку перегрызает и, сам чернея, отключает
                                                                                   свет.

Я ж защищаю саженец северного синапа от их аппетита

в одиночестве полном, где нету иллюзий единства и авторитета,
и сколько-то старых привычек не противоречат всякой новой привычке.
Я покупаю в хозмаге мешок мышеловок – розовые дощечки
с железным креплением, как сандалия Ахиллеса, – где пятка
мифологическая, там у меня для приманки насажен колбасный
                                                                                   кружок.
А на заре обхожу мышеловки – попадаются бабочки и полёвки
и неизвестного вида зверьки типа гармошки в роговой окантовке.
Всем грызунам я горло перерезаю и вешаю их над ведром
                                                                           головой вниз,
чтобы добыть множитель косоухого страха – кровь крыс.

Скисшую кровь я известью осветляю и побелочной щёткой

мажу остовы и скелетные ветви погуще, так, чтоб стекало с коры.
В сумерках заячье стадо вкруг сада лежит, являя сомнений бугры, —
да! – ни один из них не пойдёт хоть за билет в новый Ноев ковчег
через ограду – столь щепетилен и подавлен мой враг.
Ножницы-уши подняли и плачут, а я
                                   в жизни не видел зайца и крысу в обнимку!

Я же падаю в кресло-качалку листать руководство по садоводству,

днём тепло ещё и ужи – змеями здесь их не называют —
миллионы км проползают под солнцем, не сходя с места,
вот они на пригорке царят и, когда я их вижу, внезапно,
словно чулок ледяной мне надевают – это хвощёвое чувство.
Ух! Книгу читать, думать или вспоминать, а я выбираю – смотреть!
Сразу я забываю зайцев осадных и яблоню,
                                                        я забываю того, кого вижу.
Что это в небе трепещет леса повыше и солнца пониже?

В этом краю, где женщины до облаков и прозрачны,

зрю ли я позвонок, что напротив пупа, и золотое меж них расстояние,
линию, нить, на какой раздувается жизнь на хромосомах,
как на прищепках – X, Y… Вдруг отстегнётся и по земле
                                                                         волочится
краем, как пододеяльник пустой, психика чья-то – на то воля Господня.
Там образуются души и бегут в дождевиках, как стрекозах —
мальчишка-кислород и девочка-глюкоза.

2.1. Глава вторая. Битва