Ангел

Присаживаюсь возле него, захватив за растрескавшимися и порванными от ударов ушами пространство всклокоченной, помятой на ощупь головы, потерявшей шапку. Сдавливаю несильно. Но ему и этого усилия вполне хватает для того, чтобы снова заорать так, что с остатков крыши посыпались ручейки едва только уцепившегося за карнизы снега. Несмело подошедшие мужики взирают на происходящее с неподдельным ужасом.

— "Гордая вдова", храни Господи его разум, — почти одними губами произносит человек Карла. Я неприветливо кошусь на него, — его знания средневековых пыток стальным обручем на деревянном "ложе пристрастия", конечно, впечатляет, но мне нужны, мне крайне нужны «камни»…

— Погодите, господин… — Вперёд решительно выступает бледный, но мужественно крепящийся бородатый человечек, вызвавшийся с нами. — Не убивайте его. Он на грани, но сейчас я, мне кажется, могу «поладить» с ним вот так, вблизи. Я социальный психолог. Бывший. Работал даже с буйно и тихо помешанными. — Споро отдав товарищу ружьё, он снимает зачем-то шапку и быстро осеняет себя крестным знамением.

Роек дышит часто и затравленно. Временами его уже «закидывает» в прострацию, и он протяжно всхрапывает, после чего исходит мелкой судорогой и вновь пытается приоткрыть глаз. Но взор его бессмыслен и затравлен. Глухие стоны, более похожие на попытки скрипучего плача младенца, вырываются из его развороченной пасти. Обильно выступающая кровь в которой на морозе, в начавшем остывать теле, стала уже полукристаллической кашей. Содрогаясь и дёргая головой, как паралитик, Франц «выключается» и утыкается лицом в снег. Бородач, подойдя с моего молчаливого согласия ближе, приподнимает его осторожно, опускается перед ним на колени и бережно берёт голову Роека в ладони, сдёрнув с них поспешно рукавицы. Сосредотачивает взгляд на безобразно распухшей и повёрнутой в сторону переносице… И при полном нашем молчании воздух начинает наполняться монотонным пением на латыни. Несколько секунд тут же пришедший в себя, как снулый карась при появлении капли воды, Франц инстинктивно пытается вырвать изувеченный череп, но потом как-то необычно быстро успокаивается и тычется страшным слепком, оставшимся от лица, в грудь мужчины. Умиротворённо и прерывисто выдохнув, затихает, словно слушая певучий речитатив новоявленного «Кашпировского». В речи того временами слышится сострадательное "Амено, амено дие"… Доверчиво прильнувший к нему немец успокаивается, лишь нет-нет, а вздрагивают его понуро и обессилено опущенные плечи. Мне становится жаль это тело. Скорее, мне следовало убить его быстро и без мучений. Чем смотреть сейчас на такое…

Проходит около минуты, и мне начинает казаться, что Роек умер. С досадою поворачиваюсь, чтобы отойти, и в этот момент бородатый негромко окликает меня:

— Господин Ангел, спрашивайте… Только тихо и без нажима. Его сознание сейчас находится на уровне малолетнего ребёнка, и он готов ответить на Ваши вопросы. Всеми силами он будет стремиться помочь Вам, ответить, как надо, угодить… Но если Вы будете слишком грубы и напористы, он замкнётся в себе, как обиженное дитя. — Всё ещё удерживая голову Франца около груди, пражанин немного отстраняет её от себя, чтобы дать возможность нам «беседовать». Глаз профессора закрыт, и блин лица выражает прежние умиротворённость и спокойствие. Я, понимающе кивая бородатому, наклоняюсь к уху Франца:

— Доктор Роек, скажите, — где камни? Вы спрятали их? — Почти шепчу, боясь спугнуть нынешнее состояние умирающего. — Вы можете отдать их нам?

Еле слышный присвист, в нотах которого можно угадать слова:

— Камни…мои… Но я дам их вам, дам, если… если вы не будете меня больше бить…

Я озираюсь на того, кто ввёл Роека в состояние детства, — моё уважение к его дару тут же возросло. Но не хотелось бы мне оказаться в его руках…

Вновь подступаюсь к профессору:

— А где их можно взять, Франц? Я обещаю, что никто больше тебя не тронет. — За моей спиною воет ветер и скрипит колючий снег, — там переминаются с ноги на ногу бойцы. Доставшейся на их долю порция увиденного за сегодняшний вечер хватит им на половину оставшейся жизни. Мне кажется, в глубине души они осуждают мою жестокость. Но мне плевать. Я не буду ничего объяснять тем, ради чьего будущего мне придётся, возможно, убивать ещё не единожды. Тот, чьё будущее неизвестно, а прошлое представляет собою сгусток неясного тумана, не обязан отчитываться перед теми, кто наследует настоящее.

Слышно неспешное сопение, а потом Роек слабо произносит:

— Я съел камни. Проглотил. Боялся, что потеряю их, или что вы отнимете…

Только этого мне и не хватало! То-то Фогель обрадуется работёнке, когда я брошу к его ногам разбитый ливер друга! Я зло стукаю себя по колену и встаю.