Ангел. Бесы. Рассказы

Молодого человека уложили на пол, он уже дышал с просветленным лицом, пассажиры тоже все расселись по своим местам, только хорошенькая стюардесса оставалась возле спасенного парня вплоть до посадки и ушла, когда на борту появились врачи скорой помощи.

Сойдя с трапа, я обнялся со Славиком и пообещал, что обязательно напишу про него рассказ, но он начал отнекиваться, типа ну что тут такого, это же все-таки моя профессия – спасать людей, опять же клятва Гиппократа и т.д.

– Ладно, – говорю, – ну дай хотя бы сфотографирую тебя.

– Ну давай, – сказал он нехотя. Я навел на него свой смартфон и сделал несколько снимков.

Ловушка

Алану Санакоеву по кличке Парчи

В нашем городе, пожалуй, не найдется человека, который не знал бы Парчи. Не люблю пафоса, но, говоря об этом человеке, нельзя удержаться от восклицательного знака! Не знаю, есть ли у него враги, но даже если они существуют, никто из них не станет отрицать, что Парчи храбр и отважен, а от себя добавлю, что им восхищались такие ребята, как Хубул, Парпат и чеченец Басаев. Другой на месте Парчи загордился бы и у него началась бы звездная болезнь, но он не такой. Парчи искренен, добр, и к нему можно запросто обратиться за советом и помощью. И он, если понадобится, снимет с себя последнюю рубашку и отдаст. Я очень люблю и уважаю Парчи, горжусь и дорожу дружбой с ним.

В позапрошлом году он жестоко заболел, и цхинвальские ветераны ужасно за него переживали. Я и Беса приехали к Парчи в больницу под Владикавказом, и по старой привычке я хотел обняться с ним, но он не позволил, попросил нас держаться от него подальше, дескать, заразен. Тогда только я заметил, как он осунулся и похудел. Поговорив с ним еще немного, мы с Бесой сели в машину и поехали обратно в город, и по дороге никто из нас не проронил ни слова. Все было ясно и так. Однако могучий организм Парчи поборол хворь, и сейчас он по-прежнему бодр, пьян и весел. И все же, когда приезжаю в Цхинвал и не вижу Парчи поблизости, я осторожно начинаю расспрашивать друзей о его здоровье. Да все с ним нормально, смеются ребята, опять, наверное, где-то бухает. Мне приятно слышать, что он в добром здравии, и при встрече с ним прошу разрешить написать про него хотя бы небольшой рассказ, но он не позволяет. Не знаю, в чем тут дело, чрезмерная скромность героя или здесь кроется что-то другое, во всяком случае я устал молчать и хочу рассказать одну историю…

Как-то во время сильного боя в местечке Мамисантубан я перебегал огород и зацепился одеждой за ржавую, залатанную колючей проволокой изгородь и застрял. Я успел перебросить через ограду свою винтовку, а сам задергался, пытаясь вырваться, и чем больше делал движений, тем сильней нанизывался на острые, словно крючки, края забора. До войны за горсть черешни из чужого сада можно было схлопотать заряд соли в зад, а теперь на кону оказалась самая вкусная и сладкая ягода – моя собственная жизнь. И костлявые руки, щелкая, как кастаньеты, тянулись к ней, чтобы сорвать. Я невольно играл роль пугала в огороде – был виден отовсюду, и вражеские стрелки били по мне, но почему-то не попадали. Наверное, ждали смельчака, который бросится спасать, чтоб убить и его, а пока делали вид, будто плохо стреляют, – одним словом, шалили. От огня противника наши укрылись за каменной стеной разрушенного дома между мной и врагами. Мои товарищи были совсем близко, в каких-то десяти шагах от меня, если не меньше. Онемев от ужаса, я умолял взглядом помочь, но они опускали глаза или отворачивались.

А рядом цвела черешня, и день был чудесный, солнечный, и вечером я должен был встретиться со своей девушкой, и потому с утра я оделся во все новое и клевое. Я ведь всю зиму мечтал о весне и свиданиях с милой на лоне природы. И вот пришел апрель, самый желанный месяц в году, но вместо медоносных пчел возле меня жужжали смертоносные пули. Я еще немного подергался, но, поняв, что конец неминуем, уже смотрел на своих товарищей с нескрываемой ненавистью. Пошарив языком во рту, я пытался наскрести слюну для презрительного плевка в их сторону, но внутри все пересохло. Заскулив от бессилия, я зажмурился и стал читать про себя молитвы, какие только знал.