Ангел беЗпечальный

— Я тем более, — качал головой Анисим Иванович. — Но кто-то же его выбирал? Кого-то он устраивал? Молчишь? А я тебе вот что скажу: не его это выбирали — прежний губернатор всем надоел, вот против него и голосовали — хотели наказать его. А кого наказали? Себя! Теперь гнутся и стонут. Говоришь, что экономит он, сокращая поголовье  школ и учреждений культуры? Да какая тут, к едрене фене, возможна экономия? Чушь это все. Эти гроши ничего существенного к областному бюджету не прибавят. Просто он мыслит иначе, чем мы и нам подобные. У него, как я говорил, деньги одни перед глазами, а в голове машинка счетная «Феликс» — помнишь, были такие в нашу бытность?

— Да помню, — махал рукой Борис Глебович. — Только почему «Феликс», почему не компьютер? Думаю, он более уместен.

— А ты представь, — снисходительно прищуривался Анисим Иванович: — вот крутишь за ручку этот самый «Феликс» — все в нем трещит, цифирьки бегают в окошках, словно выпрыгнуть хотят, а сам он весь черный, лаковый, блестящий, маслицем машинным попахивающий. Не знаю, как тебе, а по мне — так это самый что ни на есть удачный образ современной либерально-маразматической цивилизации: трещит, звенит, пыжится, маслицем суставы себе поливает, а в окнах вместо лиц человеческих цифирьки с нулями. Компьютер — это то, чем хотела бы быть цивилизация наша: обаятельной, многозначительной, красивой. Только ложь это — она всего лишь банальный железный ящик с ручкой, только и умеющей, что дрыгать туда-сюда единицами да нулями. Выпало в окошках число восьмизначное — вот тебе ценности свободного мира, выпало другое — вот тебе плоды демократии. Так что губернатор ваш, как плод демократии и ценность свободного мира, высшим смыслом бытия почитает доллар и все, что с ним связано и вокруг него завязано. А культура, литература и иже с ними — такого в его окошках с цифирьками не водится. А что не водится, того и нет. Разве ж можно серчать на него, коли не хочет платить за то, чего нет? Он политик, государственный деятель, он гордится, что пресек каналы пустого растранжиривания денег. О чем, верно, и доложил в высшие инстанции. Уверен, что там его расцеловали много-много раз.

— Так, значит, деньги он для казны областной все-таки спас? — пытался прояснить все до конца Борис Глебович.

— Да брось ты, мил человек, — дружески похлопывал его по плечу Анисим Иванович: — деньги-то — и эти, и другие — как пить дать, разорвут на части молодые волчата из окружения первого областного лица. Им по младости лет хоть немного ухватить — и то хорошо. Он большими делами занят, у него крупный бизнес; у них делишки куда помельче и доходцы соответственно тоже — по Сеньке и шапка!

— Ну и что, по-твоему, делать? — сердился Борис Глебович, которого вовсе не устраивали такие пусть и с виртуозной легкостью начертанные, но мрачные перспективы.

— А что тебе делать? За других не переживай, им все одно чашу эту пить: тут, кого ни выбирай, из огня да в полымя угодишь — время такое. Тем паче теперь вообще назначать губернаторов будут. Это и лучше: с народа спросу не будет. Пришел гад, вор и негодяй, так народ заведомо о себе знает: он ни при чем. А когда совесть чище — легче спать. А тебе-то и вовсе повезло: сидишь здесь в тиши да благодати, не о чем заботиться, нечего стеречь, за квартиру платить не нужно. Никаких проблем! Радуйся, старче, и благодари Бога!

— Ну, ты уж, действительно… чересчур… — Борис Глебович терялся, не зная, что и сказать.

Хотел бы он узнать, что по поводу всего этого думает Наум. Отчего-то ему казалось, что Убоге известно куда более, чем даже Анисиму Ивановичу, не говоря уж обо всех прочих. Но делать этого и не пытался: знал, что тот лишь улыбнется и ласково приголубит взглядом своих серо-голубых глаз. Однако надежды такой не оставлял: а вдруг?..

* * *

Борщ от Агафьи Петровны вышел отменный, но и его необыкновенный аромат, увы, не рассеял всеобщего безпокойства. Странный визит молодых людей характерной наружности целый день не давал сенатовцам покоя. Тем более что все могли видеть, как бродят те по территории, поплевывают на ухоженные дорожки, энергично жестикулируют и, не стесняясь в выражениях, громко переговариваются. К Сенату они не подходили: наверное, его непрезентабельный вид не вызывал у них интереса. А вот дом с колоннами осматривали с большим вниманием, тыкали пальцами в лепнину над окнами и гоготали.

— У них претензии на наш профилакторий, — шепотом сообщил сенатовцам Мокий Аксенович, когда все собрались в спальне, готовясь ко сну.

— У кого это — у них? — спросил Анисим Иванович.

— У кого, у кого! — Мокий Аксенович дурашливо раскинул на обеих руках веером пальцы. — У братвы, вестимо. Серьезные люди!

— Ты что ж, гнида, и к ним мосты наводишь? — вскипел Савелий Софроньевич. — Им теперь продашь свою душу никчемную?

— Сам ты гнида, — огрызнулся Мокий Аксенович, — заткнись! Нужны они мне! Да и Порфирьева им так просто не согнуть.

— Там такое было, такое! — испуганно затараторила бабка Агафья. — Они, ироды, на Порфирьева так орали, стращали его! Ужасть!