Ангел беЗпечальный

— Специфический способ организации и развития человеческой жизнедеятельности, представленный в продуктах материального и духовного труда… — растерянно промямлил профессор и вопросительно взглянул на Анисима Ивановича.

— Уже лучше, — успокоительно помахал тот ладошкой, — ну, еще чуток напрягитесь!

— В понятии культуры фиксируется общее отличие человеческой жизнедеятельности от биологических форм жизни, — профессор, заметив, что губы Анисима Ивановича тронула одобрительная улыбка, заговорил бойчее и увереннее: — Действительно, в биологических формах жизни мы можем встретить и производственные отношения, и эксплуатацию одних особей другими, например у муравьев, и наличие определенных политических взаимоотношений, например соблюдение границ занятых территорий, и военные конфликты, и определенную социальную политику — защита потомства, например. Но высшего проявления жизнедеятельности, то есть творческого дара, биологические формы жизни лишены. Итак, культура — главное, что отличает человека от прочего тварного мира, и, понимая это, человечество на протяжении тысячелетий бережно сохраняло и развивало плоды творческого делания лучших своих представителей.

— Замечательно! — Анисим Иванович театрально воздел руки кверху. — Вы превзошли самого себя! Каково? Высшее проявление творческого дара! Я бы добавил: уподобление твари Творцу! Молодцом! Устами профессоров глаголет истина! Вам понятно, Васса Парамоновна? Но только какому такому творцу уподобляются ваши смехотроны? И вы, кстати, вместе с ними? Козлобородому и рогатому? И это ваше высшее проявление?

— Вы мне омерзительны! — Васса Парамоновна вскочила с места. — Издеваетесь над женщиной, несете вздор! Да я таких, как вы, на педсовете… — тут слова у нее иссякли, она затряслась и в доказательство того, как она поступала с «такими» на педсоветах, молниеносно проткнула воздух костлявым желтым пальцем, затем плюнула себе на подол и побежала прочь из Сената.

— И вправду, зачем ты так, Анечка? — сквозь слезы воскликнула Аделаида Тихомировна. — Ты же добрый, умненький!

— Попрошу не называть меня так! — вскипел Анисим Иванович. — Я вам не Анечка! А с глупостью и идиотизмом боролся и бороться буду! И с предательством! Тут уж как хотите. А то прокакали Россию своим сюсюканьем. И те, видишь ли, хороши, и этих не тронь! А они нас топчут и имеют, как хотят. Нет уж!

— Что-то ты разошелся, Анисим, — поддержал Аделаиду Тихомировну Мокий Аксенович, — лучше уж посмеяться — смех оздоравливает.

— Что вы говорите? — вскинулся в сторону дантиста Анисим Иванович. — А интересно, когда вы смеялись над дырявыми зубами ваших пациентов, этот смех вас оздоравливал? Это так происходило? Вы: «Здравствуйте, я Мокий Аксенович». Вам: «Приятно познакомиться: Кариес». — «Взаимно. А вы что ж молчите?» — «Я? Извольте: Пародонтоз». — «Очень приятно: Мокий Аксенович». И тут вы, желая продолжить знакомство, погружаете в это самое дупло руки по локоть, потом засовываете туда же голову, потом туловище, и вот лишь ваши сиротливые ножки болтаются снаружи. Тут вмешивается медсестра и не дает совершиться непоправимому: выдергивает вас на свет Божий, а вместе с вами и столь вам любезный кариесный зуб. О, сколь доверчивы и безпечны наши отечественные стоматологи! Будьте бдительны: враг не дремлет!

— А за это можно и в зубы, — ощерился Мокий Аксенович, — я тебе не старая училка!

— А вы рискните, — Анисим Иванович вскочил и принял боксерскую стойку, — еще кто кому!

— Ну, все, харэ, — Савелий Софроньевич поднялся во весь рост и выставил перед собой ладони, — чего раздухарились?

— Брэк, брэк, морячки! — поддакнул Петруня. — Так недолго и в деревянные бушлаты застегнуться!

— Анечка, — уже в голос зарыдала Аделаида Тихомировна, — что с тобой? Я тебя таким не видела!

— А ну вас! — махнул рукой Анисим Иванович и тоже подался к выходу.

«Вот и поговорили, — устало подумал Борис Глебович, — вот тебе и по сто граммов». Кто-то напомнил про ужин, и все потянулись на улицу. Среди прочих Борис Глебович заметил Наума и удивился: неужели и он все это видел? и каково ему?

За ужином Борис Глебович совсем не чувствовал вкуса пищи, он и вовсе позабыл, что ел, как только вышел из столовой. На душе было паскудно, да и сердце безпрерывно ныло. И что сегодня за день? Что это на всех нашло? Зачем? Почему? Анисим всех долбал без разбора… «Бес раздора, бес раздора…» — эхом отозвалось в голове на последнюю его мысль. «Кто это шепчет? Что ты мне вечно подсказываешь?» — Борис Глебович проговорил это вслух, и оказавшаяся рядом Аделаида Тихомировна тут же спросила:

— О чем вы? Это вы мне сказали?

— Нет, сам с собой, — Борис Глебович взглянул в ее заплаканные глаза. — Размышляю: что это за бес раздора нас сегодня посетил? Всех перессорил чуть не до драки!

— Вот и я про то, — всхлипнула Аделаида Тихомировна, — все тихо-мирно было, и вдруг такое! Не понимаю!

— А что тут понимать? — вздохнул Борис Глебович. — Бес раздора! Ну, ничего, переживем. И вы помиритесь обязательно. Я поговорю с Анисимом.