Ангел беЗпечальный

Утро выдалось вздорное, с резким порывистым ветром, с быстрыми облаками, заставлявшими солнце подмаргивать и словно напоминать о чем-то. А вспомнить действительно было что, причем большинству из них… Васса Парамоновна все еще держала губы поджатыми, а в глазах ее затаились мрачные тени былых педсоветов. Аделаида Тихомировна прикрывала платочком опухшее от слез лицо, глазки она старательно подкрасила, но их мучительная краснота все равно себя обнаруживала. Равно как и у Савелия Софроньевича, который, впрочем, ничего о себе не скрывал и лишь томно смотрел на пустой стакан, последние капли из коего он только что выцедил на обметанные сухим внутренним жаром растрескавшиеся губы. Мокий Аксенович ощупывал пальцем зубы, глаза его странным образом закатились и будто бы сопутствовали ему в этом профилактическом путешествии в полости рта. Капитон Модестович задумчиво водил ложкой по лбу, и начертанные им знаки, коль не сливались бы в одно сплошное пунцовое пятно, возможно, рассказали бы кое о чем из здесь происходящего…

Наум к завтраку не появился. Не было и Анисима Ивановича… «Я же обещал», — вспомнил вдруг Борис Глебович. Он резко отодвинул тарелку с кашей, поднялся из-за стола и быстрым шагом вышел из столовой. Ему показалось, что никто ровным счетом этого не заметил…

Он вернулся к Сенату, обошел его вокруг, заглянул в сад… Эх, Анисим Иванович, и чего бы ему не сдержаться вчера? Напились? Едва ли могли: откуда им взять столько водки? Но Савелий Софроньевич хорош: он-то свою дозу точно принял… Мысли двигались каруселью, подвязанные цепочками к кругу наверху. Среди прочих крутилась и странная запоминающаяся фамилия: Книгочеев. Как его? Антон Свиридович… Идти? А как же! Может, что и впрямь разрешится… Эх, Анисим Иванович!..

На хозяйственном дворе Борис Глебович увидел скучающего Петруню. Тот, сидя на одном чурбане, катал по земле взад-вперед другой. Дружка поджидает? Не иначе, на опохмелку соображать будут… У дома с колоннами какая-то толстая сердитая дама отчитывала кастеляншу Людмилу. Борис Глебович услышал лишь обрывки разговора, но понял, что даму выселяют в связи с временным закрытием пансионата. Кастелянша трусливо отлаивалась, как болонка, а дама грозно наседала разъяренным бультерьером…

Анисим Иванович… Борис Глебович попытался вспомнить: что о нем знает? Пожалуй, меньше, чем о ком бы то ни было из сенатовцев. Да уж, умел тот себя преподнести, но и тумана о себе напустить был горазд. Итак, немного, но ведь достаточно, чтобы найти его сейчас среди этих кустов и деревьев?

Вопрос разрешился сам собой… Анисим Иванович подпирал спиной старый раскорячившийся вяз на последнем перекрестке центральной аллеи. Он смотрел себе под ноги и, даже когда Борис Глебович поравнялся с ним, глаз не поднял. Выглядел он неважно: небритый, взъерошенный, помятый, еще бы шапку под ноги — расшевелил бы кошелек по крайней мере каждого третьего прохожего. У Бориса Глебовича кошелька не имелось, и подать было нечего. Он тяжело дышал, примериваясь к разговору. Анисим Иванович, соизволив наконец увидеть его, спросил первым:

— Спортивная ходьба?

— Ну да, бегом от инфаркта, фу-у-у, — Борис Глебович с шумом выдохнул воздух, — вообще-то я тебя искал. Не прав ты вчера был по всем статьям, мириться тебе надо.

— Так не бывает, чтобы по всем статьям — и не прав, ну а в частности — может быть, — пожал плечами Анисим Иванович. — Мириться, говоришь? А чего это ты в посредники пошел? Обычно отмалчиваешься.

— Я? — Борис Глебович непроизвольно посмотрел на свои руки, подтянутый живот, растоптанные кроссовки. — Почему это я отмалчиваюсь?

— Не знаю, давно хотел у тебя спросить, да Бог часа не давал. Все что-то говорят, не соглашаются, правду ищут, спорят, кулаками машут, наконец, а ты все смотришь и молчишь.

— Кто это у нас дерется? — Борис Глебович помассировал опять занывшее сердце. — Что-то не видел.

— А я и не говорил, что дерутся: сказал — кулаками машут. Разница есть? Ну, а насчет «мириться» — что ж, помирюсь. Куда я денусь? Прямо сейчас и пойду, у самого душа не на месте, — Анисим Иванович нагнулся, отряхнул брюки, попытался распрямить складки и пузыри и оттуда снизу скороговоркой выпалил: — Не отмолчишься, совесть не обманешь — и за стенами каменными достанет.

— А для чего мне высовываться? — Борис Глебович опустился на корточки и в самое ухо Анисима Ивановича прошептал: — А мне, может быть, жить-то осталось — всего ничего.

— Накаркаешь! — Анисим Иванович резко поднялся. — Вставай! У тебя что-то серьезное? Зоя Пантелеевна что говорит?

— Она все правильно говорит, — Борис Глебович, хрустнув суставами, распрямился, — и делает все как надо. Моя болезнь — мое богатство. Ну да ладно, может, еще и обойдется.

Они медленным шагом двинулись в сторону Сената. На поляне у дома с колоннами шумной дамы уже не было, лишь кастелянша одиноко согнулась над клумбой.

— Молчу, потому что понять хочу, — сказал Борис Глебович и опять взглянул на дом с колоннами, соображая: с чего бы это его временно закрывать? — Ты слышал, что пансионат наш закрывают?