Ангел беЗпечальный

Они шли через лес, потом полем. Борис Глебович пару раз пытался окликнуть Наума, но тот не отозвался и даже чуть прибавил шагу. Борис Глебович вынужденно пожал плечами: что ж, помолчим — не привыкать.

Справа на поле клином надвинулась роща, и первой в этой древесной рати, как воевода, стояла огромная, метров двадцати в рост, береза. Она целилась вершиной прямиком в низкие облака, и, казалось, еще чуть-чуть — нанижет их на себя, как белую кудель на лучину. «Экая сила», — подумал Борис Глебович, но тут, разорвав цельность восприятия, обратил внимание на подробности: ветви жалобно и виновато дрожали на ветру и тянулись вниз, к корням. Береза словно плакала, повинно склонив голову. О чем? Может быть, о том, что так бездумно вымахала ввысь? Что так непреодолимо высока и стройна? Что белый сарафан ее так наряден и чист — не чета каким-то там осиновым или вязовым кафтанам?.. Береза смотрела вершиной в самое небо, но перед ним же и смиренно склоняла ветви. Чтó ее сегодняшняя красота? Недалек час, когда и она повергнется ниц, истлеет и смешается с земным прахом… «Из земли взят и в землю отыдеши…» В землю… Борис Глебович вдруг представил себя лежащим в глубине разверстой могилы, увидел падающие сверху комья земли и даже ощутил ее вкус — вкус праха и тлена. Ему стало невыносимо жаль самого себя. «Не надо», — чуть не вскрикнул он, но видение тут же отступило, и взгляд его окунулся в безконечность неба… «Да уж, — облегченно перевел он дух, — вот где воистину сила, без конца и края!» Он ускорил шаг, поравнялся с Наумом и спросил:

— А ты знаешь, что человек никогда не устанет смотреть на небо? И на воду не устанет, и на огонь. На самое красивое женское лицо смотреть надоест, а на небо — никогда. Удивительно!

— За все слава Богу, — коротко и как будто невпопад ответил Наум. — Почти пришли, вон уж и храм виден. — Он приостановился и осенил себя крестным знамением: — Господи, помилуй! Святителю отче Николае, моли Бога о нас!

— Храм Никольский? — догадался Борис Глебович.

— Великий это угодник Божий, чудотворец, — кивнул на ходу Наум и заспешил навстречу поднимающемуся с каждым шагом все выше в небо голубому куполу.

Вскоре Борис Глебович смог рассмотреть храм целиком. Был тот приземист и основателен, словно русский богатырь, и окружен, как водится на селе, утопающим в зелени старым погостом. Но деревья отступали метров на двадцать от свежевыбеленных стен, давая им простора, воздуха и света. Борис Глебович невольно обратил внимание на то, что стены гуляли волнами: прямых плоскостей на них, казалось, не было вовсе, даже углы плавно закруглялись…

Они прошли по мощеной камнем дорожке, упиравшейся в железные распашные двери с крупными выпуклыми заклепками. Над аркой дверного проема висела большая икона святителя Николая в киоте под стеклом. Две бабульки на паперти мелко крестились на нее и часто кивали пестрыми платочками, внучок же одной из них лениво озирался и ковырял в носу. Все это выглядело обыденно и разрушало таившееся внутри Бориса Глебовича ожидание торжественности момента.

Вдруг тишину взорвал удар колокола, за ним еще один и еще… Звенящий воздух наполнился гомоном испуганных ворон. Старушки встрепенулись и тут же заметили Наума. Они мгновенно переглянулись и сделали порывистое движение ему навстречу. Бориса Глебовичу показалось, что вот сейчас они схватят Наума и начнут тормошить… Но тот вдруг резким и каким-то испуганным жестом остановил женщин и указал на распахнутые храмовые двери:

— Туда! Надо молиться! — он виновато улыбнулся и, добавив: — Простите меня, грешного, — шагнул внутрь храма.

Борис Глебович последовал за ним, оставив позади растерявшихся прихожанок, и сразу же окунулся в чудную и странную атмосферу незнакомого ему мира. Звуки, запахи, таинственный полумрак… свечи перед темными ликами икон, как пробуждающийся Млечный путь, — все это если и не вернуло Бориса Глебовича к прежним ожиданиям необыкновенного, то заставило внутренне собраться и вспомнить свою давешнюю готовность впустить в себя, в свое естество, эту неописуемую, но так явственно ощутимую здесь, витающую в воздухе, растворенную в нем тайну вечности и неизбывности души  — его души…

Рассматривая четырехрядный иконостас с карнизами и тумбами, с накладной в разных местах позолоченной резьбою, он испытывал волнение и трепет. Верхний пояс иконостаса венчался крестом с изображением на нем Распятия Христова. Детали этой иконы терялись в полумраке, но пред ним был другой образ Господа Иисуса — справа от Царских врат. Спаситель держал в руках книгу — ту самую, о которой вчера рассказывал Антон Свиридович, — благословлял десницей и смотрел прямо в его, Бориса Глебовича, глаза. Взгляд этот исполнен был строгости, но строгости отеческой, растворенной любовью и призывом в Отчие Свои объятия…

— Помилуй меня, Господи, недостойного, — прошептал Борис Глебович и перекрестился, — научи меня сделать все правильно, подскажи как…