Ангел для кактуса (СИ)

— Я не… А… — он мотает головой, когда оказывается у выхода, но я помогаю ему и здесь, мне не трудно поработать швейцаром.

— Всего вам доброго! — Я закрываю за ним дверь и, стискивая зубы, улыбаюсь и машу. Неустанно машу, пока он не скрывается из поля зрения. А потом резко разворачиваюсь и обрушиваю весь свой гнев на истинного раздражителя: — Ну и как, доволен? Вволю поразвлекся? «Частная оранжерея, эксклюзивное растение»… Очень смешно! А теперь забирай свою пальму и уматывай! Не видишь, концерт окончен!

Я буквально подбегаю к нему и дергаю за рукав, чтобы он наконец-то отлип от стойки. Чтобы проваливал, куда подальше! Чтобы духу его здесь не было! Но этому супчику хоть бы хны, он все еще смеется.

— Ты глухой? Тупой? — рычу я и не могу успокоиться. Мне так хочется, чтобы материя, из которой сшита его идеальная рубашка, треснула, как салфетка, и расползлась под моими пальцами. Сейчас я готова его самого порвать на мелкие кусочки! Поэтому толкаю, бью кулаком в плечо, тормошу, пытаясь сдвинуть с места, буксую, почти скулю, и понимаю, что все это бесполезно. И выдыхаюсь. — Ты самый, самый ужасный человек в мире! — заключаю я и от бессилия валюсь грудью на многочисленные папки с документами. — Хуже тебя нет никого, — зарывшись лицом в бумаги, продолжаю бурчать я.

Мне уже плевать, смеется он или улыбается. Я чувствую себя значительно лучше, и это самое главное, но остановиться слишком трудно. — Ты исчадье ада. Ты избалованный папенькин сынок. Ты… ты…

Я медленно отрываюсь от стойки и взглядом натыкаюсь на его паспорт: он лежит сбоку от канцелярских принадлежностей. Алексей до сих пор не забрал его.

— Почему? — вслух произношу я и поднимаю глаза.

— Ты такая забавная, — улыбается он. Улыбается мягко, без насмешки, будто пропустил мимо ушей всю тираду гадостей, которую я на него вывалила. Улыбается так тепло и трогательно, что я готова забыться в ту же секунду. Бо-оже, какой же он красивый!

Я пихаю его локтем:

— Ты подхалим!

Но Алексей все еще не слышит меня. Он заносит руку перед собой, словно собирается прикоснуться к моим волосам, погладить по щеке или даже… Оу! Мое сердце ухает куда-то вниз. Я слышу, как оно гулко стучит в глубине меня, быть может, в животе или на уровне колен, и теряюсь в пространстве. Но ненадолго. Ведь он всего лишь поправляет свою прическу. Эгоцентричный супчик!

Дверные колокольчики тренькают, и я шарахаюсь от Алексея в сторону. Ничего не произошло. Ни-че-го! Но я неистово молюсь, чтобы у мамы, так же, как и у меня, не разыгралось больное воображение.

Глава 12. Алексей

Пока иду от дверей магазина до площадки, где я оставил машину, верчу в руке паспорт и невольно улыбаюсь. Не знаю, как внятно описать то ощущение, которое я испытываю, находясь рядом с Линой, и которое остается после, внутри меня. Ее саму хочется сравнить с невиданным зверьком — маленьким, пушистым, симпатичным, но абсолютно не ручным, — но это сравнение будет слишком примитивным. Каждую минуту, каждую секунду я открываю ее с совершенно иной стороны, а когда думаю, что достаточно изучил, она выкидывает что-нибудь новенькое, и это «новенькое» производит эффект внезапного фейерверка над головой. Лина меня не просто забавляет, она завораживает своей непосредственностью.

Сажусь в машину и чувствую себя нашкодившим щенком, потому что умышленно пропустил с десяток звонков: сразу после Шушиного поставил переадресацию на второй, рабочий, телефон, который благополучно провалялся в бардачке, оставаясь в беззвучном режиме. Нет, Лине я не соврал — я, действительно, предупреждал Игоречка, что приеду в бокс не раньше обеда, но раз он все равно звонил, и звонил несколько раз, значит, нарисовалось что-то срочное.

— Да, Игорек! Конечно… Я освободился и уже мчу к вам… Я понял. Минут через двадцать буду.

Завершаю вызов и выезжаю с парковки — требуется без промедления решить кое-какой нюанс по обтяжке салона нашей «шоколадки», и хотя Игоречек знает, что в этих вопросах я безоговорочно доверяю ему, без моего одобрения работу он не начнет.

Так было и два года назад, когда я по неаккуратности помял левое крыло и заехал в первую попавшуюся автомастерскую, где на тот момент официально трудился Игоречек. Этот двадцатитрехлетний рукастый парень четко знал, что делать, как делать, почему именно так, а не иначе, но как самый настоящий дипломат ждал моего согласия на все обозначенные манипуляции. Это качество характера вызвало во мне уважение, и я, уже в обход всяких там сервисов, в случае чего ехал прямиком к нему в гараж, в съемный гараж, в котором он и Егор шабашили по-черному.