Ангел для сестры

Первое, что было не так: Кейт заперла дверь в нашу спальню, хотя замка в ней не было, а значит, она либо передвинула мебель, либо подперла ее еще чем-то.

— Кейт! — заорала я и стала колотить в дверь, потому что была потная и злая после хоккейной тренировки, мне хотелось принять душ и переодеться. — Кейт, так нечестно!

Наверное, я произвела достаточно шума, потому что она открыла. И тут возникла вторая вещь: в комнате что-то было не так. Я огляделась; кажется, все на своих местах — главное, мои вещи никто не трогал, и тем не менее у Кейт такой вид, будто она налакалась втихую.

— Что с тобой? — спросила я и пошла в ванную, включила душ и почувствовала сладкий, почти сердитый, тот же пьяный запах, который ассоциировался у меня с комнатой Джесса. Я начала открывать шкафчики, рыться среди полотенец, пытаясь найти доказательства, без шуток, и совершенно уверенная, что где-то за коробками с тампонами спрятана початая бутылка виски.

— Посмотри-ка сюда… — потребовала я, размахивая бутылкой и входя в спальню.

Я думала, у меня появился козырь для мелкого шантажа, и внутренне торжествовала, но тут увидела Кейт. Она держала в руках таблетки.

— Что ты делаешь?

Кейт вздрогнула:

— Оставь меня, Анна.

— Ты спятила?

— Нет, — ответила Кейт. — Мне просто надоело ждать того, что все равно случится. Думаю, я уже достаточно долго портила всем жизнь. Ты так не считаешь?

— Но все так старались продлить твою жизнь. Ты не можешь убить себя!

Вдруг Кейт расплакалась:

— Я знаю. Я не могу.

Через несколько секунд до меня доходит: она уже пыталась это сделать.

Мама медленно встает.

— Это неправда, — говорит она, голос ее звенит от напряжения, как тонкое стекло. — Анна, я не понимаю, зачем ты говоришь это.

Мои глаза наполняются слезами.

— Зачем мне это выдумывать?

Она подходит ближе:

— Может быть, ты что-то не так поняла. Может быть, у нее просто был неудачный день, или она расчувствовалась. — Мама улыбается болезненной улыбкой человека, которому на самом деле хочется плакать. — Если она была так сильно расстроена, то сказала бы мне.

— Она не могла тебе сказать, — отзываюсь я. — Она очень боялась, что, если убьет себя, убьет и тебя тоже.

Я не могу дышать, тону в яме с дегтем, бегу, и земля уходит у меня из-под ног. Кэмпбелл просит у Десальво несколько минут, чтобы я могла собраться. Наверное, судья что-то ответил, но я плачу навзрыд и ничего не слышу.

— Я не хочу, чтобы она умирала, но знаю: она не хочет так жить и я единственная, кто может дать ей то, чего она хочет. — Я смотрю на маму, хотя она уплывает от меня. — Я всегда была единственной, кто мог дать ей то, что она хочет.

В следующий раз проблема всплыла на поверхность после того, как мама пришла к нам в комнату поговорить о донорстве почки.

— Не делай этого, — сказала Кейт, когда родители ушли.

Я посмотрела на нее:

— О чем ты говоришь? Конечно, я сделаю это.

Мы раздевались и взяли одинаковые пижамы — блестящие, атласные, с рисунком из вишен. Когда мы легли в постель, я подумала: мы выглядим как в детстве, когда родители одевали нас одинаково, считая, что это мило.

— Ты думаешь, это поможет? — спросила я. — Пересадка почки?

Кейт глянула на меня:

— Может быть. — Она потянулась вперед, держа руку на выключателе, и повторила: — Не делай этого.

Только услышав ее слова во второй раз, я поняла, о чем она говорила на самом деле.

Мама стоит от меня на расстоянии вздоха, и в ее глазах отражаются все совершенные ею ошибки. Отец подходит к ней, обнимает за плечи.

— Пойдем, сядь, — шепчет он ей в волосы.

— Ваша честь, — говорит Кэмпбелл, вставая, — можно?

Он подходит ко мне, Джадж — рядом. Меня трясет так же, как моего адвоката. Я вспоминаю поведение его пса час назад. Откуда он так точно знал, что нужно Кэмпбеллу и в какой момент?

— Анна, ты любишь свою сестру?

— Конечно.

— Но ты хотела предпринять действия, которые могли убить ее?

Во мне что-то вспыхивает.

— Чтобы ей больше не приходилось терпеть все это. Я думала, она этого хочет.

Кэмпбелл молчит, и тут я понимаю: он знает.

Внутри у меня что-то ломается.

— И я… и я тоже этого хотела.

Мы были на кухне, мыли и вытирали посуду.

— Ты ненавидишь ездить в больницу, — сказала Кейт.

— Ну да. — Я убрала вилки и ложки на место, в ящик.

— Я знаю, ты готова на все, лишь бы больше туда не попадать.

Я смотрю на нее:

— Еще бы. Ведь тогда ты была бы здорова.

— Или мертва. — Кейт опустила руки в мыльную воду, стараясь не смотреть на меня. — Подумай об этом, Анна. Ты могла бы ездить в свои хоккейные лагеря. Могла бы выбрать колледж в другой стране. Ты могла бы делать, что хочешь, и не беспокоиться обо мне.

Она вытянула эти примеры прямо из моей головы, и я покраснела — какой стыд, что подобные мысли там бродили, мало того — их извлекли наружу. Кейт ощущала вину за то, что является обузой, а я, зная о ее мыслях, чувствовала себя вдвойне виноватой.

После этого мы больше не разговаривали. Я вытирала посуду, которую она мне передавала, и мы обе делали вид, будто не знаем правды: часть меня хотела продлить жизнь Кейт, но вдобавок к ней существовала другая, ужасная, иногда жаждавшая освобождения.