Ангел для сестры

– Такие же. – Сара качает головой. – Вы не понимаете. Я прекрасно видела, что происходило с Анной, когда ее подвергали очередной процедуре. Не имеет значения, кого из своих детей ты видишь в такой ситуации, каждый раз у тебя разрывается сердце.

– И тем не менее, миссис Фицджеральд, вам удавалось справиться с этими чувствами, потому что у Анны брали кровь и в третий раз.

– Столько было нужно, чтобы получить необходимое количество лимфоцитов, – отвечает Сара. – Невозможно сразу точно провести забор.

– Сколько лет было Анне, когда ей пришлось снова пройти медицинское вмешательство ради здоровья сестры?

– Когда Кейт было девять, у нее началось воспаление и…

– И снова я спрашивал вас не об этом. Я хочу знать, что случилось с Анной, когда ей было шесть лет.

– Она стала донором гранулоцитов, чтобы Кейт справилась с воспалением. Этот процесс схож с забором лейкоцитов.

– Еще один укол иглой?

– Верно.

– Вы спрашивали Анну, хочет ли она быть донором гранулоцитов?

Сара не отвечает.

– Миссис Фицджеральд, – подталкивает ее к ответу судья.

Она поворачивается к дочери и обращается к ней с мольбой:

– Анна, ты знаешь, мы делали все это не для того, чтобы причинить тебе боль. Нам всем было больно. Если у тебя появлялись синяки снаружи, то у нас – внутри.

– Миссис Фицджеральд, – я встаю между ней и Анной, – вы спрашивали ее?

– Прошу вас, перестаньте. Мы все знаем историю. Я не стану отрицать ничего из того, что вы предъявите, чтобы раздавить меня. Я бы предпочла закончить с этой частью.

– Потому что вам неприятно снова слышать об этом, да? – Я понимаю, что переступаю тонкую черту, но за спиной у меня сидит Анна, и я хочу, чтобы она знала: здесь есть человек, который готов пробежать за нее дистанцию. – Когда все складывается одно к одному, общая картина уже не выглядит такой безобидной, правда?

– Мистер Александер, с какой целью вы задаете эти вопросы? – вмешивается судья Десальво. – Я прекрасно знаю, сколько медицинских процедур прошла Анна.

– Дело в том, Ваша честь, что мы имеем медицинскую карту Кейт, а не Анны.

Судья Десальво смотрит в пространство между нами:

– Заканчивайте, советник.

Я поворачиваюсь к Саре.

– Костный мозг, – бесстрастно произносит она, опережая мой вопрос. – Ей дали общий наркоз, потому что она была еще слишком маленькой, в гребни бедер ввели иглы, чтобы извлечь костный мозг.

– Это был один укол иглой, как при прочих процедурах?

– Нет, – тихо говорит Сара. – Их было около пятнадцати.

– В кости?

– Да.

– Какие на этот раз были побочные эффекты?

– У нее были боли, и ей давали анальгетики.

– Значит, на этот раз Анне самой пришлось провести ночь в больнице… и ей понадобилось принимать лекарства?

Сара некоторое время собирается с силами:

– Мне сказали, что забор костного мозга не считается сильно травмирующей процедурой для донора. Может быть, я просто хотела услышать эти слова. Может быть, в тот момент мне нужно было их услышать. И может быть, я не думала об Анне так много, как следовало бы, потому что была сосредоточена на Кейт. Но я не сомневаюсь, как и все в нашей семье, что Анна ничего не желала больше, чем выздоровления сестры.

– Да, конечно, – отзываюсь я, – чтобы вы перестали втыкать в нее иглы.

– Достаточно, мистер Александер, – обрывает меня судья.

– Погодите, – встревает Сара. – Я должна кое-что сказать. – Она поворачивается ко мне. – Вы считаете, что можете все облечь в слова, обозначить как черное и белое, будто это проще простого. Но вы представляете интересы только одной из моих дочерей, мистер Александер, и только здесь, в зале суда. Я представляю их обеих в равной степени, везде, в любом месте. И люблю их обеих одинаково, везде, в любом месте.

– Но вы признали, что всегда имели в виду прежде всего здоровье Кейт, а не Анны, принимая те или иные решения, – замечаю я. – Так как же вы можете заявлять, что любите их одинаково? Как вы можете утверждать, что не отдавали предпочтения одному ребенку перед другим?

– Вы просите меня сделать именно это? – спрашивает Сара. – Только теперь в пользу другого ребенка?

Анна

У детей есть свой особый язык, и, в отличие от французского, испанского или любого другого, который начинают учить в четвертом классе, этот дан от рождения, но в конце концов забывается. До семи лет любой ребенок бегло говорит на языке «что, если». Проведите какое-то время рядом с малышом ниже трех футов ростом, и вы сами в этом убедитесь. Что будет, если из дырки над вашей кроватью вылезет гигантский паук, плетущий паутины-воронки, и укусит вас в шею? Что, если единственный антидот к этому яду замурован в пещере у вершины горы? Что, если вы пережили укус, но после этого способны только двигать веками и моргать, передавая знаками буквы алфавита? Не важно, насколько далеко вы зайдете в таких рассуждениях, главное, что перед вами открывается мир возможностей. Дети думают, широко раскрыв ум; взросление, как я поняла, – это медленное зашивание прорехи, открытой в мир.

Во время первого перерыва Кэмпбелл отводит меня в комнату для совещаний пообщаться с глазу на глаз и покупает мне колу, которую забыли охладить.