Ангел и маэстро гештальта

— У меня ничего не вышло, — признался он. — Оказалось, что экшен — не мой жанр. Не тот эмоциональный спектр.

Оно и к лучшему. Всеобщая популярность мне совсем ни к чему. Я годы потратил на то, чтобы в открытом доступе обо мне был лишь необходимый минимум информации. Только тщательно подобранные факты. И я до сих пор старательно отслеживаю, чтобы в сети не появилось лишнего. Хорошо, что источников крайне мало.

Поэтесса по имени Жанна продолжала демонстрировать публике грани своего таланта. Слушатели покорно терпели. А я совсем перестал понимать, что она говорит. Слова были вроде как знакомые, но в осмысленные фразы не складывались.

Телефон у меня в кармане пискнул и выключился. Батарея разрядилась в ноль. А я так и не связался с Эдмундом, чтобы донести до него радостную весть.

— Может, пойдем уже? Вас люди ждут.

— Подождут, — сказал Петер Зильбер, по-прежнему не глядя на меня. — Я еще здесь не закончил.

— Что, тоже будете стихи читать?

Он все-таки осмелился посмотреть мне в глаза. Как будто даже с вызовом.

— Буду. Или вы что имеете против поэзии?

— Нет.

И это правда: против собственно поэзии я ничего не имею. Как, впрочем, и за. А ради дела я даже целую поэму Жанны Лохматовой способен вытерпеть. Поэтесса, к слову, уже закончила свою унылую декламацию. Какой-то преданный поклонник преподнес ей букет красных роз. Ну, я даже не знаю… Хотя, может там вовсе не в поэзии дело.

— Вот и хорошо, — сказал Зильбер. — Может быть, я даже сумею вас удивить. Не одними же гештальтами мне публику потчевать.

Конферансье объявил выход Петра Серебрякова. Маэстро схватил свой бокал и разом выплеснул в рот остатки абсента. Судорожно передернулся, словно от тычка шокером. Порывисто поднялся из-за стола и зашагал на сцену.

Петр Серебряков, значит. Этим, что ли, он хотел меня удивить?..

Маэстро пару мгновений постоял, заложив руки за спину и глядя в пол. Затем вскинул голову, коротко посмотрел в мою сторону, окинул взглядом зал и уставился куда-то вдаль.

Потом заговорил:

— Мое лицо печально и бледно.
Я — персонаж из черно-белого кино,
Паяц у злой судьбы в руках.
Я знаю боль, я знаю страх,

Но я не знаю, как мне быть.

Порой мне хочется убить
Кого-нибудь из сволочей,
Гремящих связками ключей.

Я заперт ими в сундуке,

А на безжалостной руке
Распят перчаткой новый шут.
Он тоже скоро будет тут…

Это было похоже на признание. Или на исповедь. Но, похоже, говорил он не для нас. Он обращался к персоне, которой здесь не было. А я и прочие присутствующие в зале просто оказались свидетелями этого признания.

А он говорил словно бы на одном вздохе, и темп речи все ускорялся, как будто он спешил высказать все нужные слова, прежде чем кончится дыхание.

— Я был художник и поэт,
Но нафталин унылых лет
Вытравливает мой талант.
Я, право, был бы очень рад,
Когда б пришла хоть пара строк,
Но вместо них приходит срок
Держать ответ…

Маэстро замолчал. Я чувствовал спазм в горле, легким не хватало воздуха. В зале повисла напряженная тишина; все ждали заключительный аккорд, последнюю ударную фразу.

А он так ничего и не сказал.

Упал — и все.

Марат меня сильно выручил. Удачно, что он в тот вечер как раз оказался в клубе. А то ведь мог бы и в галерее картины по гвоздикам развешивать.

Дружбу с Маратом я никогда не водил, слишком разные у нас были сферы интересов. Но я его знал. И он меня — тоже. Еще лучше он знал мою репутацию. И ссориться со мной не хотел.

Впрочем, Марат и Петера Зильбера тоже знал. Но, очевидно, с лучшей стороны.

В общем, благодаря неоценимой помощи владельца «Заветного погребка», менее чем через десять минут я и передознувшийся маэстро оказались в больнице. Марат самолично нас довез, на своем «гелендвагене». Надо будет потом разузнать, где галерист раздобыл «мигалку»…

Зильбер, с разбитым в кровь лицом, не подавал явных признаков жизни, но был жив. Пока. Однако время его было на исходе.

Я больницы с давних пор не люблю, наверное поэтому был с врачами немного резок, когда старался поскорее пристроить Зильбера в реанимацию. Ну, может даже чересчур резок. Иначе никто бы не стал вызывать полицию. Но это ничего, главное, что врачи Зильбером немедленно занялись. Полицейские, что приехали на вызов, лишь перемолвились со мной парой слов и поехали дальше порядок блюсти. А я вернулся в реанимационное отделение и спросил у дежурной медсестры, где можно зарядить телефон. Потом, наконец, позвонил Эдмунду.