Ангел из авоськи

По темной, скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж.

Прошли длинным коридором и очутились перед маленькой филенчатой дверью, которую старик открыл ключом.

В комнате, куда мы попали, я ничего сначала не могла разглядеть, потому что стояла кромешная тьма: окна были плотно занавешены.

Старик зажег где-то у пола лампу, и я наконец-то огляделась. И удивилась, как у такого древнего старикана может быть так чисто в комнате.

И что меня как-то снова напугало и заставило сомневаться в моем выборе, это то, что в доме, пока мы шли, я не почувствовала присутствия людей.

Я сразу же спросила:

— А вы здесь один живете?

— Да, — гордо ответил старик, — этот дом — мой. Но в силу… — И удалился, видимо, на кухню. А я осмотрелась уже хорошенько, насколько позволяла лампа на полу. Он что, скрывается? Боится воров? А воровать-то у него нечего!

В комнате был порядок, я бы даже сказала — военный, хотя не знаю, какой он, этот «военный порядок».

Пустой письменный стол. Три стула. Раскладушка, застеленная байковым одеялом, подогнутым под матрац.

Высокий черный узкий гардероб на замке и клеенчатый старый диван с высокой спинкой.

Я стояла, не снимая с плеч рюкзачок, потому что не знала — бежать мне отсюда поскорее или все же остаться на одну ночь, а уж завтра мотать отсюда…

Притащился старик (мы так пока и не познакомились…) с кипящим чайником и тарелкой сушек. Я была голодна до предела, вид сушек меня не вдохновил, и я опять пожалела, что появилась здесь.

Но хозяин был востер: сразу заметил мое разочарование и успокоил:

— Не волнуйтесь, юноша, голодным спать не ляжете.

Делал он все размеренно и спокойно, исчезла его бывшая на улице суетливость и униженность, он даже как-то распрямился, вроде бы подрос.

Застелил письменный стол клеенкой, чайник угнездил на подставку. Ключиком на цепочке, который висел где-то у него на брюхе, открыл замок на гардеробе и с полочки, застеленной белой бумагой, достал хлеб и копченую колбасу.

Что ж, конечно, я осталась у старика! Голод не тетка, знаете ли.

Сам он только пососал сушку и выпил чаю.

И тогда старик спросил меня:

— Юноша, а зовут вас как? Меня — Степан Семенович. Фамилию мою вам знать не обязательно.

— Ангел! — выпалила я.

Дело в том, что моя матушка, рожавшая меня трудно и в роддоме напротив церкви, решила назвать меня Ангелина — чтобы, так сказать, сразу определить мой жизненный статус, не получилось, увы… Звала она меня Ангел, а девчонки и ребята, вслед за ней, со смехом, правда, тоже: Ангел да Ангел…

Ну вот я и брякнула старику свое истинное имя, хотя всю дорогу твердила себе, что я — Володя, Володя и Володя, как мой папаня.

Старик расхохотался. Он становился все более вальяжным и свободным. И я понимала, что начинаю его очень бояться…

— Значит, Ангел, — повторил он, — вот, наверное, поэтому я вас и пригласил к себе… Я ведь гостей не люблю. А вот Ангел мне очень нужен. — И хихикнул довольно мерзко.

Странный какой!..

И вдруг я услышала его шепот:

— Не вздумайте что-нибудь украсть, Ангелок! Я вас достану и оторву голову. — Он как-то внимательно посмотрел на меня и таинственно так спросил: — А вы, Ангел, — не девочка ли? Я заподозрил это сразу! Вы думаете, я пригласил бы к себе парня? Чтобы он меня обворовал?

Я содрогнулась. Так вот какой он, этот старик! Узнал сразу главное…

Старик хохотнул:

— Ну что вы испугались так, Ангелочек? Я на вас не претендую, мне уже ничего такого не надо. Раньше… Раньше у меня были такие женщины, такие, моя радость! Да что вам говорить. Вы же не представляете, каким я был, и ничего не понимаете.

Он полез в гардероб и стал рыться на нижней полке.

Я успела заметить, что кроме полки с едой все остальные заполнены бумагами и папками. Вот это да!

Но тут мне была сунута под нос старая, однако, очень красивая фотография. На ней были трое: двое мужчин и девушка. Где-то на берегу моря или широкой реки, или… не знаю чего. Океана.

Девушка в развевающемся тонком платье. Она смеялась, и волосы ее, какие-то серебристые, трепал ветер.

Толстый волосатый палец с искривленным ногтем ткнул в одного из мужчин: вот он я…

Я всмотрелась в мужчину на фото и поняла, что старик разыгрывает меня.

Ну не мог тот стройный черноволосый красавец стать этой развалиной с противным лицом и ужасным телом!..

— Давай сюда! — вдруг крикнул старик и выхватил фотографию у меня из рук.

Я же ничего же не сказала! Только посмотрела на теперешнего Степана Семеновича! А он…

И неожиданно я захлюпала носом, сказалось все: и мое бегство, и то, что я обокрала маменьку, и то, что мне пришлось прийти сюда и — главное! — я не знаю, что со мной будет.

— Ладно, не реви, — уже насмешливо заявил хозяин, уложил фотографию снова в гардероб и запер его на ключ. — Реветь надо мне. Но старики почему-то не плачут. Давайте ложиться спать.

Он постелил мне на диванчике, и я думала, засну мгновенно, но не тут-то было. Спать расхотелось сразу, как только меня обступила тьма.

Я села на диване, и меня затрясло. Вдруг вот так сразу.

И старик почему-то не спал, он подошел ко мне, наклонился и зловеще спросил:

— Страшно, Ангел?

— С-стр-ра-а-ашно, — сказала я правду.