Ангел Маруся

Ванечке стыдно. Он наблюдает с печки, как придерживая бок, шаркает по кухоньке, справляя обычные утренние дела — заботы баба Таня, крутится у неё под ногами свободный кот, в надежде на блюдце молока изображая домашнего Котавасю, повелителя мышей. Медленно ползут от окна к двери солнечные косые четырёхугольники. Он больше не знает, что на самом деле жизнь — то, что есть сейчас или то, что было раньше. Он заблудился в волшебном лесу судьбы и не уверен, что пора искать дорогу к дому. Он, страшно сказать, даже не знает, был ли у него дом или только неясные воспоминания странствующего рыцаря, стукнувшегося головой.

Над избушкой бабушки Тани — ещё не потерявшее цвет небо, перечёркнутое расплывающимся следом самолёта-невидимки. Небу на эти зачёркивания — тьфу, и на самолёты — тьфу, оно не принимает всерьез дурацкие механические блохи человечества. Ему интересна только душа, которая способна подняться так высоко, как не могут летать ни птицы, ни ангелы, ни космические корабли.

Кто собрал вместе такие непохожие персонажи, пересёк в одной точке их линии судеб, обозначил час и варианты, но выбор оставил им? Не тот ли, чья любовь — с каждым, кто бы он ни был, и чья забота — навсегда.

Не навернись Ванечка с моста после предательства, пережить которое казалось — невозможно, не запросись в то утро упрямая коза доедать остатки пастбищ, тихо угасла бы баба Таня в начале зимы, раздав хозяйственную утварь и скотинку соседкам — подружкам, а самогоночку — «на пропой души» местным мужичкам. А так, поживет ещё наша бабушка, встретит будущим летом детей и внуков и проводит, и снова встретит. Самогоночка дождется зятя, разольется живительной влагой по измученному за зиму висками и коньяками организму руководителя среднего звена, выбьет чистую слезу и скупое признание «если б не это, вот не поехал бы в вашу вонь, мама».

А я? Я всего лишь немножко им помогла.

38

На окне у бабушки Тани пышным цветом исходит герань, бьётся в стекло последняя осенняя муха. Развалился в сонной истоме сытый свободный кот, весь в шрамах побед и поражений. В чистой комнате высится старинный резной шкап, гибрид комода и секретера, хранящий в своих недрах не одну семейную тайну. За его стеклом — тонкие чашечки из фарфора и изящные фигурки, изображающие жизнь во всех её проявлениях. Там же, в стеклянной пивной кружке — мобильный телефон для экстренной связи с цивилизацией. В красном углу — три семейные иконы, не имеющие большой антикварной значимости, но намоленные несколькими поколениями и потому — бесценные. У стены — основательная кровать с высокими железными спинками и подзорами. Здесь мало что поменялось с прошлого века, разве что из угла таращится серым плоским глазом иностранный телевизор, да под белой кружевной салфеткой отдыхает забытый внуком в предотъездной спешке магнитофон. Бабушка Таня чувствует себя Хранительницей. Она оберегает то место на земле, где корни соединяются с кроной. И избушка её не просто домик, а родовое гнездо, где открываются порталы.

Ванечка об этом ещё не догадывается, ему смешно вечерами сидеть на старинном сундуке, содержащим внутри себя бог весть какие артефакты, и смотреть японский телевизор. В нём оживают чувства, он больше не измученная болью кукла в дорогом пиджаке, выпавшая из витрины, а мужчина, весьма полезный в натуральном хозяйстве. Теперь он осваивает приёмы пиления и колки дров, морщась и дуя на лопающиеся мозоли.

К забору периодически подходят с алкоголическим приветом некие личности неопределенного пола и приглашают выпить коктейли, доставаемые из лохмотьев. Напитки Ванечкиному вниманию предлагаются самые разные — от «сучка» местного розлива до одеколона «Саша» и стеклоочистителя нежного голубого цвета. Он здесь почти свой. Здесь — все свои. Здесь много неба, брошенных домов, невспаханных угодий, грибов — ягод в лесах и нет нужды толкаться локтями в борьбе за тёплое местечко. Даже запах от свинячьего комплекса, построенного лет пять назад одним ухватистым бизнесменом, и тот слегка теряет свою концентрацию, рассеиваясь по местным просторам.

Чего ты боишься, Иван? Возвращения боли? Будешь сидеть здесь, как русский народный богатырь на печи, пока не почувствуешь в себе силы преодолеть всё? А и сиди. Мне здесь тоже нравится. Я навеваю бабе Тане приятные сны о её жизни — не о той, которая была, а о той, которая могла быть. Не о скудном существовании в период развитого социализма с его партийными ячейками, работой на полторы ставки и отсутствием секса, а о празднике, который наступает с каждым пробуждением и длится, длится…

39

Я … А что такое теперь я — в отсутствии внешней оболочки и привычного местоположения в пространстве? Я теперь — не отражение в других и не эхо городских стен. Я — сама по себе, как луковичка без шелухи, как луковая слеза без страдания. Как прозрачная креветка в небесном океане. Рядом со шкуркой и ластами — иные закуски и пиво. Без меня.

Мне не нужно ориентироваться по компасу, звёздам или мху на деревьях, ждать одобрения или порицания, собирать и строить. Я — есть. Такая я буду всегда.