Ангел Маруся

Да и какая разница — где пребывать, главное — как. Не хотите извлечь из библиотеки впечатлений мелкий противный дождик в ноябре или там мокрые ноги под сиденьем общественного транспорта? Или визг тормозов за спиной? — Не хотим! Как дружно у нас получилось, прямо хор Пятницкого. Зачем тогда они хранятся на виртуальных полках? Затем, наверное, что мы их туда сами и поставили.

А вот сделаю я прощальный кружок над чудным островом, где осень-зима-весна умещаются всей компанией в один календарный месяц, помашу невидимым крылом Дарье, с ленивой улыбочкой глядящей в синее небо, и полечу-ка я дальше вокруг земного шарика. Имею полное право.

Мне кажется, что ваши сны, заполонившие собой то, что называют биосферой, тревожные и непонятные, настолько сгустили воздух вблизи земли, что стало трудно не только летать, но и дышать. Я могу поднять выше, где лёгкие сновидения птиц плавают подобно паутинкам в осеннем саду, посверкивая на солнце, или ещё выше — где нет ничего материального, даже облаков. Это может любая душа, пусть и состоящая при теле.

Клубки человеческих снов, такие же неловкие и тяжёлые, как бытие их хозяев, омытые дождичком, дают ростки, ветвятся и выпускают усы-лианы. В межсезонье они ловят в свои сети хрупкую человеческую психику, находя в ней дополнительное питание и иные удовольствия. Эти джунгли засыхают летом и вымерзают зимой, но никогда — насовсем.

Я ещё помню, как во время моего пребывания в высших учебных заведениях существовала научная дисциплина диалектического материализма, наводящая грусть — тоску зыбкостью суждений и неопределенностью предмета как такового. Наука эта была так похожа на враньё, что сдавать экзамен по ней было сплошным удовольствием. Всё сводилось к одному, повторяемому как заклинание — «боганет, боганет…». Есть только венец творения, царь природы, логическое завершение цепочки эволюции. Чегой-то только венец этот — набок…

Наверное, счастлив тот, кто сумеет исправить положение своего нимба ещё при жизни, сверив его координаты по кончику носа — примерно так, как это проделывают доблестные защитники Отечества с козырьком своей фуражки. Лично меня этот жест всегда завораживал.

42

Родина моя, со всеми твоими дураками и дорогами, которые — навсегда! Видя эти суровые просторы в пелене дождя, в снежной завесе, понимаешь, что, наверное, и нет лучшего места для осознания себя частью справедливого целого. Что нам грязь по колено, колдобины и заторы родных одноколеек, где все маневры — по встречной, заросшие бурьяном могилы и изрубленные сады, если можно — сто километров отовсюду и — все по-прежнему, «и ель сквозь иней зеленеет, и речка подо льдом блестит…».

Ну вот, напелася я, нагулялася, напутешествовалася, налеталася. Возвращаюсь. Не хватает только гостинцев — подарочков. А я и сама подарочек, дай бог каждому, не дай бог никому.

Отчизну засыпает мелким колючим снежком, подмерзшие просторы заворачивает в хрустящие пеленки зима — будет теперь баюкать в полусне-полуяви много месяцев, пока не надоест. Белый холодный налет придаёт знакомым местам призрачную новизну и свежесть. Кажется, что нужно сделать что-то решительное, обозначить какой-то новый этап или, по крайней мере, наконец, разобраться со старыми проблемами…

Ай — ай, Ванечка, куда это ты со двора в такую рань? И почему баба Таня печально смотрит тебе вслед с крылечка? Бодро похрустывает от решительной походки снежок, тянется цепочка следов в сторону шоссейки, пропускает удар сердце… Ничего, Иван, не печалься, что нас не убивает, то делает сильнее. Теперь, даже если оглянешься, и не увидишь ничего кроме снежной пелены от земли до неба.

Бабушка Таня, уже не таясь, от души всплакнет, и выйдет с этими слезами ледяная заноза, наросшая в сердце от близкого холодного дыхания пустоты за чертой. Перекрестит Татьяна Петровна снежную муть от неба до земли, да и пойдет почесать Глафире за рожками. Коза бесстеснительно заглянет ей в глаза, замекает и застучит копытцем, не переставая увлеченно пережевывать какие-то свои козьи наки и порываясь проскользнуть в приоткрытую дверь. Баба Таня начнет ей выговаривать что-то притворно-сердитое по издавна заведенному домашнему обычаю, а Глафира — отрицательно мотать рогатой головой, что, мол, всё не про меня, я — то самая лучшая.

В избушке топится печь, и из трубы на крыше выползает белёсый дымок, теряясь в кутерьме снежинок, которые из мелких и колючих превратились в большие белые хлопья, валящиеся и валящиеся из дырявого небесного мешка… Снег засыпал Ванечкины следы, глубокие колеи разбитой деревенской дороги, пустые поля и подёрнутую льдом речку. Деревья в лесу, крыши домов и всё, что люди, утеряв ощущение природы, не успели попрятать в дома.

43