— Не о престиже, — ответила она, стараясь не обращать внимания на явно враждебный тон, — а об авторитете. И о Вашем тоже — Вы ведь все протоколы тоже подписываете.
— А с чего бы это? — вскинул он бровь. — С чего бы это — после десяти лет, как ты… числишься в списках нашего отдела, тебя вдруг стал так волновать его авторитет?
— Числиться? — задохнулась она. — По-моему, я работаю! И мне никогда не были безразличны дела отдела!
— Тогда расскажи мне, — откинулся он на спинку своего стула, — что ты — лично ты — за все это время для родного отдела сделала? Сколько публикаций у тебя появилось, сколько докладов — хотя бы стендовых — для конференций ты подготовила, сколько хоздоговоров ты нашла, чтобы было из чего сотрудникам премии платить?
Она молчала. Ей нечего было ответить ни на один из этих вопросов.
— Ноль целых и ноль десятых, — ответил за нее он. — Ты уходишь на больничный, когда тебе вздумается, нимало не беспокоясь о том, кто будет выполнять за тебя твою работу. Ты уезжаешь в отпуск, когда тебе нужно, не задумываясь о том, что очередность в отпусках существует для того, чтобы работа не стояла.
— Я за свой счет отпуск беру, если моя очередь не подошла, — возмутилась она.
— Ах да, конечно, — саркастически протянул руководитель, — тебя же деньги не волнуют. А вот на днях зарплата была — рука у тебя не дрогнула в ведомости на премию расписываться?
— В той ведомости все расписывались, — пробормотала она.
— Мы выполняем работу для Смирновой, — продолжил он, не обратив внимания на ее замечание, — поскольку мы включены в ее хозтему. Что дает нам возможность и сотрудников поощрять, и новое оборудование покупать. Поэтому ты сейчас пойдешь и внесешь в протокол вот эти данные, — он вновь пододвинул к себе ее таблицу и принялся обводить кружком отдельные цифры, — и имей в виду, это все твои измерения…
Вдруг рука его с ручкой замерла в воздухе. Он коротко глянул на нее и взял чистый лист бумаги.
— Лучше я выпишу тебе эти цифры, а вот это твое самодеятельное творчество, — он кивнул в сторону ее таблицы и графиков, — у меня полежит. Чтобы у тебя даже мысли не возникло им размахивать, где не нужно.
Она резко встала. Тихий внутренний голос потребовал, чтобы она немедленно отвергла недостойное требование начальника и удалилась с гордо поднятой головой.
— А не станешь протокол писать, — прищурился он, — не видать тебе участия ни в одной разработке, как своих ушей — до пенсии на окладе просидишь. Надбавки и премии за конкретно выполненную работу выплачивают.
Вот теперь она была полностью согласна с тихим внутренним голосом — гордо подняв голову, она повернулась к двери.
— И заруби себе на носу, — послышалось у нее из-за спины, — отныне за малейшее опоздание получишь выговор. Больше десяти минут — с занесением в личное дело.
Она замерла на месте, не успев сделать ни шага.
— Накопится за месяц три-четыре выговора — уволю, — добавил руководитель еще более жестким тоном.
Она медленно повернулась к нему, тяжело дыша.
— Владимир Геннадьевич, Вы мне, что, угрожаете? — с трудом выдавила она из себя.
— Я ставлю тебя в известность, что отныне мы будем во всем следовать установленному правопорядку, — отрезал он. — Требуешь соблюдения законов — начинай с себя. Я больше не буду покрывать твою расхлябанность.
— Очень хорошо, — медленно проговорила она.
— И не мечтай, что тебя муж куда-нибудь пристроит, — презрительно усмехнулся он. — Я тебя по статье уволю — за систематическое нарушение трудовой дисциплины. Посмотрим, куда тебя возьмут с такой записью в трудовой.
Еще несколько мгновений он в упор смотрел на нее. Затем пододвинул к краю своего стола листок с выписанными цифрами и склонился над текстом какой-то статьи, бросив ей, не глядя: — Иди на рабочее место — мне без тебя есть, чем заниматься.
Молча глотая слезы унижения, она взяла в руки этот листок. Тихий внутренний голос завопил что-то, но она сцепила зубы, чтобы он не вырвался наружу, опрометью вылетела из кабинета начальника и, добежав до своего стола, швырнула на него злополучный листок и рухнула на стул, обхватив голову руками.
Выбора у нее больше не было. Начнись у нее неприятности, мужа по головке не погладят за жену-разгильдяйку. А там еще выплывет, что она пыталась помешать защите племянницы замминистра…
Уволиться? Она представила себе лицо мужа, когда скажет ему, что вместо того, чтобы последовать его совету, лишилась и работы, и зарплаты. И куда потом идти? Она могла себе только представить, какую характеристику напишет ей руководитель лаборатории. И потом — она уже прекрасно знала, что в научных и околонаучных кругах все со всеми знакомы, а значит, слухи о том, что она заварила скандальную кашу, распространятся мгновенно. Куда ее возьмут? И опять же — до министерства мужа такие слухи непременно докатятся…
— Ты чего? — вдруг раздался у нее над ухом голос лаборантки Маши.
От неожиданности она подпрыгнула на месте.
— Да так, ничего, — ответила она, поднимая голову и собирая лицо в приветливую улыбку.
— Твердомер-то свободен уже? — поинтересовалась Маша.