— Да-да, конечно, я уже все закончила, — торопливо произнесла та, которую позже назвали Мариной.
— Ну, и что у тебя вышло? — с любопытством спросила Маша.
Она не нашлась, что ответить, коротко глянув на измятый листок с данными для протокола. Да ничего у нее не вышло — как она ни пыталась — вот и весь сказ!
— Слушай, а чего ты на нее так взъелась? — В глазах у Маши загорелся охотничий огонек.
— На кого? — непонимающе глянула на нее та, которую позже назвали Мариной.
— Да на Алку эту, Смирнову, — пояснила Маша.
— Господи, — вздохнула та, которую позже назвали Мариной, — разве в ней дело?
— Ну, не знаю, — протянула Маша, — по три раза одни и те же образцы перемеривать… Ладно бы, если она тебя с диссертацией обскакала — так ты, вроде, в кандидаты не рвешься. Зарплату ей, правда, опять подняли… Но у тебя ведь муж зарабатывает — дай Бог каждому. Может, она тебе где-то на личном фронте дорогу перешла? — задумчиво предположила Маша.
— Да что ты несешь, в самом деле! — воскликнула та, которую позже назвали Мариной.
— А из-за чего тогда ты уперлась? — растерянно спросила Маша.
Тихий внутренний голос тут же принялся услужливо подсовывать той, которую позже назвали Мариной, фразы об ответственности за свое дело, о безопасности условий труда и об интересах страны. Она поморщилась — было в них что-то от обязательной еженедельной политинформации.
— Понимаешь, — начала она, старательно подбирая слова, — ты же сама видишь, никакого упрочнения здесь и в помине нет. А вот обработают по ее методу какую-нибудь деталь, вставят в машину, ту отправят на завод, и во время работы все в ней посыплется — авария ведь будет, люди могут пострадать.
— Я лично ничего не вижу, — решительно замотала головой Маша, — я — человек маленький. Но даже если это так — ты-то здесь причем? Представление на разработку она писала, в статьях, как я слышала, ее имя первым в списке авторов стоит, и работу свою она сама защищать будет. Если что случится — она и ответит.
— Она не ответит, — с горечью пробормотала та, которую позже назвали Мариной, — у нее тылы слишком крепкие. Стрелочников, Маша, будут искать — вроде нас с тобой. Это мы с тобой подписи на протоколах поставили, из-за которых люди могут погибнуть.
— Э нет! — замахала руками лаборантка. — Я всего один вид испытаний проводила и один протокол подписывала — я не обязана знать, что там согласно ее теории должно получаться. И ты, между прочим, тоже. Хотя знаешь, — вдруг оживилась она, — если не хочешь свою подпись ставить, давай я протокол напишу. Мне лишние деньги не помешают.
— Да нет, Маша, — вздохнула та, которую позже назвали Мариной, — боюсь, что сейчас мне уже не отвертеться — придется подписывать. Ты, давай, иди на твердомер, а то сейчас обе получим за пустую болтовню в рабочее время.
Маша разочарованно кивнула и отошла от ее стола.
Она заполнила протокол подобранными для нее цифрами (и надо же — ведь действительно все данные ее собственными руками получены!), нацарапала — как можно неразборчивее — внизу подпись, отнесла его в кабинет начальнику и молча положила его на стол. Руководитель лаборатории, покосившись на документ, также молча кивнул, не поднимая головы.
Она вернулась на свое место — выполнять положенную ей работу и отрабатывать положенную ей зарплату. На душе у нее было гадко и мерзко. Чему немало способствовал тихий внутренний голос, который бубнил, как заведенный, о том, что разрушение целостности человеческой личности всегда начинается с мелких уступок обстоятельствам и непреодолимому внешнему воздействию.
— Да замолкни ты, — тихо пробормотала она сквозь зубы, — без тебя тошно. Ты моя совесть или нет? Могла бы и поддержать меня для разнообразия.
Чтобы отвлечься от оскомину уже набивших воззваний, она глянула на часы. До обеда полтора часа. А в обеденный перерыв она уйдет отсюда — у нее назначена встреча возле станции метро с предпоследним из ее списка одногруппников. А завтра в обед — с последним. Хоть с полчасика с ними поговорит — и пусть ей теперь хоть слово скажут, если она после перерыва немного задержится! А там и суббота подойдет — ей уже просто необходима была эта встреча со старыми друзьями, где можно будет забыть о низменных штрихах ее взрослой и ответственной жизни и вновь — хоть на пару часов — оказаться в атмосфере беззаботных студенческих лет.
Она приободрилась. И, между прочим, субботы не одна она с нетерпением ждала. Дети тоже заранее радовались возможности отправиться куда-нибудь с отцом. Она знали, что он вряд ли будет сидеть с ними целый день дома, и — куда бы он ни повел их — их ожидают не только развлечения, но и непременный рассказ о чем-нибудь захватывающем.
Она тоже обязательно поговорит с ним сегодня. Расскажет ему, что поступила именно так, как он советовал, и избавила семью от возможных неприятностей. А потом попросит его предупредить все же — осторожно, в неофициальном порядке — тех, кому положено этим заниматься, о потенциальной опасности разработки Аллы. Пусть будет одним кандидатом больше — ради Бога! — лишь бы его труды к практике на пушечный выстрел не подпускали.