Ангел поневоле

– Ты сама меня выгоняешь. Я не хочу бросать, только прошу избавиться от ребёнка.

– Уходи. Мне придётся сделать это, потому что я сирота, мне никто не помогает. Но о тебе после этого слышать не хочу!

Алишер обулся, накинул куртку и вышел. Так и остались стоять на столе остывшие его любимые манты. Не тронутые. Камень с души Алишера должен был свалиться вроде бы, ведь Настя обещала, что сделает аборт. Но кажется, наоборот, придавил его тяжёлый груз ещё сильнее. Он побрёл куда глаза глядят. Слава Аллаху, на улице стояла тёплая майская погода, и можно было переночевать в парке на скамеечке. Он так и сделал. Долго сидел и размышлял о своей жизни. Последние Настины слова о том, что он предатель, сверлили мозг. Ну, ничего, завтра он пойдёт к прорабу, расскажет, что жить больше негде и попросится обратно на съёмную квартиру.

На съёмной квартире жили уже восемь человек, и Алишер пришёлся некстати. Несколько дней уже он после работы сразу не шёл домой, так как в битком набитой квартире стоял запах пота вперемежку с дешёвой полуфабрикатной едой. Приходил только на ночь, поспать на полу и снова на стройку. Сумка с вещами так и стояла в углу коридора не распакованной.

На парад ко Дню Победы Алишер не пошёл. Не было настроения. Был выходной, мужики все кто куда разошлись, и он был дома один, готовил на всех плов. На следующий день снова пошёл на работу к восьми утра. Снова, выполняя монотонную работу по покраске и побелке квартиры в новостройке, где кроме него трудились ещё двое узбеков, вспоминал свою Настю. Иногда в голову приходили мысли о ребёнке. Интересно, а если б он родился, какой бы он был, светленький или тёмненький? Мальчик или девочка? Тьфу ты! И почему только эти мысли лезут? Вспомнил по случаю, какой милой была его самая младшенькая сестрёнка. Ему было четырнадцать, когда она родилась. Такая она была пухленькая, вся в прикольных складочках. На щёчках – симпатичные ямочки. Любил он её потискать и за мягкую, круглую попку. Потом, когда она училась разговаривать, никто не понимал её языка, кроме Алишера. Мама всё время звала: "Эй, Алишер, иди переведи, чего Наргиза хочет!"

В восемь вечера рабочих распустили. Алишер идти в душную квартиру не спешил. На улице было ещё светло, возле проходной его окликнул сторож дед Егор.

– Алишер, иди сюда! Помоги шлагбаум опустить! Опять заклинило палку эту проклятую!

Не помочь Алишер не мог. Деда Егора все уважали. Он, кажется, был ветеран. Прошёл войну. Человек он был, хоть и старый, но бойкий, и с головой дружил. Одинокий был дед, поэтому, большей частью проводил время в своей бендежке, а не дома. Общался со строителями. Делал ночью обход территории строящегося многоэтажного дома. Проверял машины, открывал и закрывал шлагбаум. Скоро закончатся отделочные работы, дом сдадут, и Алишера неизвестно куда переправят. Да, наверное, последние недели видится с дедом.

Вместе они налегли на "проклятую палку", пошатали туда-сюда, и она поддалась. Со скрежетом опустилась на место.

– Ты чего домой не торопишься? – спросил Егор Игнатьевич, вытирая рукавом пот с морщинистого лба. – На парад вчера ходил?

– Нет, дедушка Егор. Не ходил. И салют не видел.

– А чего так? Помню, ты мне рассказывал один раз, какой в вашем Ташкенте салют красивый.

– Да. В столицу меня несколько раз отец возил на машине, когда живой был… Сам-то я из Навои, другой город.

Алишер вдруг понял, как охота ему выговориться, рассказать кому-то о своей беде.

– Дед Егор всё видит, парень. Плохо тебе. Пойдём в мою коморку, чаем напою. Может чем помогу…

За чаем бедный Алишер рассказал как на духу старику сторожу про то, как поступил с любимой девушкой, как заставил сделать аборт, и как она его выгнала.

– Вот и скажите мне теперь дядя Егор, подлец я, да? Вы всю войну прошли, Вы мудрый и жизнь знаете. Как мне быть? Моя совесть мне не даст покоя, да?

Дед Егор почесал затылок и отхлебнул чаю. Посмотрел на Алишера по-отечески, без зла и осуждения.