Ангел Рейха

– Ты никогда не искала легких путей, верно?

– Отец, – сказала я, – я сожалею, что лгала тебе. Правда, сожалею. Но я не видела другого выхода. Я ужасно переживала.

Последовала довольно долгая пауза. Потом отец тяжело вздохнул.

– Я тебя прощаю. – Слабая улыбка, вновь тронувшая его губы, стала чуть шире. – Ты такая упрямая, – сказал он. – Полагаю, здесь ты пошла в меня.

Мне пришлось учиться летать заново. Я начала с того, с чего начинала двенадцать с лишним лет назад: с учебного планера.

Еще до первого полета я знала, что мои руки стали неуклюжими, а реакции замедленными. Но, сидя в кабине в ожидании, когда натянется буксировочный трос, я обмирала от ужаса главным образом при мысли о возможных рецидивах головокружения.

Первый полет не доставил мне удовольствия. Кабина казалась незнакомой, а когда я поставила ноги на педали руля, легкая дрожь пробежала по моему телу. Отчасти от волнения, но отчасти и от страха.

На взлете я занервничала: скорость показалась очень уж высокой. Когда я отцепилась от самолета-буксировщика и начала планировать, дела пошли на лад, но я понимала, что не чувствую машину. Казалось, у меня было не только новое лицо, но и новое тело. Я ненавидела это свое новое тело, которое не умело удобно устроиться в пилотском кресле, не реагировало инстинктивно на движения планера и не предугадывало его поведения.

Я приземлилась на посадочную полосу и погрузилась в скорбные размышления. Командир планерной станции (это была планерная школа Гитлерюгенда) неторопливо подошел ко мне.

– Ну как?

– Ужасно, – сказала я. – Мне кажется, я не смогу даже запустить змея на Люнебургской пустоши.

– Чепуха. Вы отлично выполнили круговой полет и совершили безупречную посадку. А если вы смогли приземлиться, значит, сможете и летать, как вам известно. Вот взлет получился не очень. Знаете что, давайте-ка попробуем еще раз.

Он направился к буксировочному самолету.

Он был прав, конечно; я снова поднялась в воздух и почувствовала, что между планером и моими заторможенными реакциями начинает устанавливаться взаимопонимание. Новое тело оказалось не совсем уж безнадежным. Я подумала, что, возможно, сумею ужиться с ним за неимением другого и что после долгих тренировок оно может прийти в норму.

В течение нескольких следующих недель я пересела с планеров сначала на спортивные самолеты, а потом на учебные машины ВВС. Поскольку все самолеты были реквизированы для военных нужд, мне приходилось летать на том, что есть, обращаясь с просьбами о содействии к разным знакомым и надеясь, что никто не изъявит желания взглянуть на справку о состоянии моего здоровья, где говорилось, что я негодна к полетам. Я намеревалась доказать, что я годна к полетам, а потом вернуться к хирургу, составившему такое убийственное заключение, и попросить выдать мне другое. На время я застряла на «шторке» за неимением других машин, но потом мне подвернулся биплан «арадо», а через неделю я уже пилотировала «Ме-110».

Через два месяца тренировок я обратилась к одному офицеру-инструктору в Рехлине, своему доброму знакомому, и спросила, нет ли у него машины, которой никто не хватился бы в течение получаса. Он предложил мне опробовать «Фоккевульф-190».

Чудесный самолет! Быстрый, проворный, покладистый. С полчаса я наслаждалась полетом и радовалась своему возвращению в строй. Я начала заходить на посадку, исполненная решимости на следующей же неделе повидаться с хирургом.

Я сделала последний разворот перед выходом на посадочную полосу.

Когда правое крыло ушло вниз и я увидела, как горизонт опрокидывается, у меня возникло жуткое ощущение, что земля подо мной поднимается и толкает меня вверх. Я старалась удерживать самолет под правильным углом и не обращать внимания на чудовищную пляску земли и неба. Приборы вели себя нормально. Все остальное словно обезумело. Заставив себя поверить показаниям приборов, я выровняла крылья, опустила закрылки и стала снижаться к посадочной полосе, которая неслась на меня, раскачиваясь и расплываясь перед глазами. Я подрулила к ангару и несколько минут сидела в кресле, обливаясь холодным потом и дрожа всем телом.

Да, мне потребуется больше времени, чем я предполагала.

Однажды в выходной в моей берлинской квартире раздался телефонный звонок. Я не ждала звонка.

Незнакомый мужской голос спросил, не я ли капитан авиации Курц, а когда я ответила утвердительно, попросил меня подождать. Пока я ждала, телефонная линия глухо молчала, словно связь прервалась. Потом она заработала так хорошо, что я услышала скрип кресла на другом конце провода.

В трубке раздался другой голос, отчетливый, но на баварский манер растягивающий гласные.

– Капитан авиации Курц? Добрый вечер.

– Добрый вечер.

– Говорит Генрих Гиммлер.