Ангел Рейха

Где мы? Над бескрайними холмистыми равнинами северной Германии, испещренными озерами и покрытыми лесами. Дальше на север, за горизонтом, они врезаются длинными зелеными мысами в Балтийское море – странный край островков и узких длинных заливов причудливых очертаний: извилистых, но размытых. Край песчаных наносов и земляных намывов, где нет четких прямых линий.

Я хорошо знаю эту прибрежную местность, пустынную, унылую. В период обучения в штеттинской авиашколе я летала над ней каждый день, когда позволяли погодные условия. Я летала на «хейнкелях», «дорнье», «юнкерсах». И вот теперь я лечу на самолетике-блохе, который может уместиться у «хейнкеля» под мышкой.

Мы снова прижимаемся к земле. Я чувствую себя страшно незащищенной. В животе и ногах у меня нарастает ощущение холода, словно они обнажены, поскольку я ожидаю получить пулю именно в живот или ноги. Погода неблагоприятная для полета: ветер переменился на северный и гонит стену облаков, при виде которой бомбардировщики возвращаются на базы. Но не все, пока еще не все. К западу от меня высоко в небе гудят «москито», мигая своими глазками-бусинками над землей Шлезвиг-Гольштейн, где через два-три дня англичане будут пить чай и есть сандвичи с солониной на городских площадях.

Ветер скверный. Он дует сильными порывами, ударяя в крылья, и мне приходится безостановочно орудовать рычагами управления, а так низко это опасно. Мне хочется набрать высоту, но тогда самолет станет виден издали и будет четко вырисовываться на фоне неба, представляя собой удобную мишень.

Но окончательно Эрнста доконали не накапливающиеся проблемы с производством самолетов и не необходимость работать бок о бок с Мильхом, который с трудом скрывал презрение при виде положения дел в департаменте. А вторжение в Россию. Казалось, он видел в нем многократно увеличенное отражение своей собственной катастрофы.

До меня доходили слухи о поведении Эрнста в то время: он убегал из своего офиса, истерически крича на адъютанта, и летал из города в город, неожиданно появляясь на заводах с требованием представить данные по объемам производства, а потом вдруг возникал на совещаниях с этими данными, которые показывал всем, почти швырял в лицо, словно в доказательство своего права на существование. Он беспрестанно курил и глотал таблетки горстями, будто леденцы.

Никто не знал, что делать. На самом деле проблема была очень простой и решалась очень просто. Эрнст занимался работой, для которой совершенно не подходил, и ему следовало уйти в отставку.

Сразу после вторжения в Россию я провела с Эрнстом вечер. Он владел собой, но держался напряженно.

Мы обедали в ресторане Хорхера. Тот нравился мне все меньше и меньше. У меня не хватало духу сказать об этом Эрнсту. Стены там были обиты кожей, что вызывало у меня легкое омерзение. Когда началась война, ресторан перестал притворяться заведением, доступным всем, и превратился в шикарный клуб военно-воздушных сил. Но как ни странно, Эрнсту здесь нравилось. Вероятно, ему просто нравилась знакомая обстановка, уважение окружающих.

Мы разговаривали. Разговаривали о планерах, о наших общих друзьях, о том, как я чуть не разбилась на вертолете во время автомобильного салона, и о разных других не особо важных вещах. Так мы болтали, пока ели первое и второе блюдо, а когда дело дошло до десерта, Эрнст положил ложку на стол рядом со своим нетронутым шербетом и сказал:

– Все кончено.

– Ты о чем?

– Для Германии все кончено.

Тем утром танки пересекли границу. По радио передавали экстатические речи Геббельса о скорой победе. Я не заметила, чтобы очень уж много людей с интересом слушало радио.

– Это безумная авантюра, – сказал Эрнст, – которая закончится полным крахом.

Я надеялась, что его никто не слышит. Струнный квартет в зале играл Гайдна.

– Это цирк, – сказал он, – а инспектор манежа сумасшедший. Он будет заставлять нас скакать по кругу на лошадях, крутить сальто и прыгать через обручи, метать ножи и глотать шпаги под огнем артиллерийских орудий, покуда шатер не рухнет и не погребет всех нас под собой.

– Эрнст, ради бога!

– Наплевать. На все наплевать. О, мне не следует говорить так при тебе. У тебя еще вся жизнь впереди. По крайней мере если они не угробят тебя во время одного из своих безумных экспериментов, которые ты проводишь.

– Эти безумные эксперименты проводятся по приказу научно-исследовательского центра, находящегося в ведении твоего департамента.

– Да, верно. Вполне возможно, в один прекрасный день и поставлю свою подпись на каком-нибудь проекте, который тебя погубит. Что скажешь?

Я попыталась улыбнуться:

– Если мне суждено погибнуть, я предпочла бы погибнуть от руки друга.

Эрнст грохнул кулаком по столу:

– Как я ненавижу это! Смирение перед судьбой! Готовность безропотно умереть!

– Ко мне это не относится, уверяю тебя.

– Почему ты занимаешься этой работой?

– Потому что я хочу летать.

– И только? Неужели все так просто?

Он успокоился. И смотрел на меня с откровенным изумлением, словно такая мысль действительно не приходила ему в голову.

– Конечно, все не так просто.