Ангел скорой помощи

Через неделю Костя остановил ее в коридоре и сухим, безжизненным тоном отчитал, что своими ежедневными появлениями она вносит сумятицу в работу отделения, деморализует сестер, которые рады перекинуть на нее часть своих обязанностей, а сама при этом не успевает восстановиться, ибо режим работы сутки через трое не просто с потолка придумали, а утвердили, учитывая физиологические особенности организма. Далее, она должна понимать, что Юлечка – не бездомная собачонка, а человеческое существо, пусть и слабоумное (именно так Костя и выразился). Ее нельзя просто так приручить, а потом бросить. В общем, Надя поступает безответственно и должна остановиться, пока ущерб еще невелик.

Надя молча выслушала его отповедь, а на следующий день снова пришла к Юлечке. Чувство внутренней правоты оказалось сильнее любви к Косте.

Из палаты ей стало ясно видно то, чего она не замечала с сестринского поста. Дети не любили доктора Коршунова, и родители при любой возможности предпочитали общаться с другими врачами, притом что Константин Петрович до последнего бился за каждого ребенка, приходил первым, уходил последним, всегда выбивал дополнительные исследования и консультации, если был не уверен в диагнозе, а если был уверен, то не боялся спорить с маститыми профессорами, чем нажил врагов и существенно снизил собственные шансы остаться после аспирантуры на кафедре.

Короче говоря, интересы больного были для Константина Петровича приоритетом, но больной это не ценил.

Наблюдая за Костей, Надя чувствовала, как в душе прорастает самая глупая бабья жалость и так тесно переплетается с любовью, что никакими силами ее не выкорчевать.

И ведь прекрасно знала Надя, что доктор Коршунов вполне счастлив и доволен миром и собой и сто лет не сдалось ему хорошее отношение пациентов, от которых он ждал только одного – чтобы они поправлялись и выписывались, но жалела его яростно и горько.

Как бывало тяжело на сердце от своего бессилия перед болезнью, от невозможности поделиться с ребенком своим здоровьем, так же Надя грустила оттого, что не может дать Константину Петровичу хоть чуть-чуть душевного тепла.

Однажды, когда она укладывала Юлечку на дневной сон, в палату заглянул начальник отделения и коротко бросил: «Надежда, зайди».

Надя поплелась за ним, готовясь к разносу, на которые начальник был скуп, но если уж устраивал, то по полной программе.

Однако Владимир Андреевич, ласково улыбнувшись, усадил ее на диванчик и протянул раскрытую коробку конфет:

– Кушай, не стесняйся.

Поежившись от неловкости, Надя взяла одну, самую маленькую.

– Кушай-кушай, – повторил начальник, – я смотрю, ты прикипела к этому ребенку?

– Да, извините, – прошептала Надя, – но я тихо хожу, стараюсь никому не мешать.

– Ты молодец. А что Коршунов тебя отругал, так не бери в голову. То была его личная инициатива, которую руководство не одобряет, – Владимир Андреевич подмигнул, – ибо у нас с ним разные представления о жизни. Он убежден, что если всех на свете не спасти, то и начинать не стоит, а я думаю, помоги сегодня, чем можешь, ибо неизвестно, что будет завтра. Ну а поскольку начальник здесь пока что я, то и философские доктрины будут такие, как я скажу. Итак, Надежда, повторюсь, ты молодец. Возьми еще конфетку.

– Спасибо…

– Бери-бери. Вот эти вкусные, грильяж, а эти с белой помадкой, фу, кислятина. Их пусть Константин Петрович доедает.

Смутившись, Надя все-таки взяла одну конфетку.

Владимир Андреевич улыбнулся, сел рядом и ласково похлопал ее по плечу:

– Ребенок сложный, Надя, что там ходить вокруг да около. Легче сказать, чего у этого ребенка нет, и при таком наборе, в общем, знаешь, оно и лучше, что она дурочка.

Надя промолчала. Начальник прав, хоть и звучит это цинично. Когда ребенок болен тяжело и безнадежно, наверное, и вправду лучше, если он не осознает своего положения.

– Тут видишь как, что с операцией, что без – прогноз хреновый, но с операцией появляются хоть какие-то шансы, – продолжал Владимир Андреевич. – Честно скажу тебе, Надежда, решение было трудное.

Начальник резко поднялся, подошел к окну и закурил, старательно выпуская дым в форточку.

– Самое сложное в нашей работе, – сказал он тихо, – когда операция выход единственно возможный, но далеко не гарантированный. Ты, Надя, инструктаж по противопожарной безопасности проходила?

Она кивнула, удивленная резкой сменой темы.

– Помнишь, что надо делать, когда ты в задымленном помещении обнаруживаешь дверь?

Надя этого не помнила, поэтому промолчала, а начальник тяжело вздохнул, как человек, в очередной раз обнаруживший, что проповедь его тщетна.

– Эх, Надя-Надя… Чувствую, пора с вами проводить новое занятие по противопожарной безопасности, и опять не в коня корм будет. Короче, надо потрогать дверную ручку, и если она горячая, то тебе нечего делать в помещении, куда ведет дверь, и открывать ее ни в коем случае нельзя. Если нет других выходов, оставайся там, где есть, и жди подмоги. Поняла?

– Поняла.