Читаем Ангел Спартака полностью

Ангел Спартака

Капуанское ополчение погибло прошлой ночью. Об этом нам крикнули с повозки, перегруженной наскоро собранным скарбом. Несчастные мулы еле перебирали копытами, подгоняемые бичом. Подальше, подальше — от Везувия, от голых трупов, от смерти!

Пустые дороги, пустые дома.

Трупы.

Мы с Аяксом молчали — беседовать было не о чем. Все утро одноглазый пытался уговорить меня подождать. Если разбили, если режут и добивают, легко попасть под горячую руку, под случайный меч, залитый свежей кровью.

Не уговорил — я слишком спешила. Спешила, сама точно не зная, почему. Конечно, в Капуе оставаться опасно, но никто не мешал задержаться где-нибудь у подножия, в одной из брошенных вилл.

Снова трупы, теперь уже семеро. Нет, больше, еще двое — за ближайшим деревом. Такие же голые, окровавленные.

Я заставляла себя смотреть. Не потому, что следовало привыкнуть и к такому. Привыкну еще, успею! С ополчением ушел Феликс Помпеян. Пыталась не пустить, да где там! Конный декурион и слушать ничего не хотел. Как только запели на Форуме трубы, как только стали читать воззвание префекта...

Гай, к счастью, остался. Хватило ума у парня.

Город теперь не узнать. Опустели шумные улицы, и глухо закрыты ставни. Тихо, лишь порою доносится чей-то плач. Убитых еще не хоронили — тех, кто погиб в Капуе. Павших здесь, на Везувии, хоронить некому.

С префектом ушло три сотни, дорогой мы так никого и не встретили. Неужели Феликс...

Поворот тропинки — и снова тела. Много, даже не стала считать. Рядом громко вздохнул Аякс.

— Жалеешь? — не выдержала я. — Это же римляне, враги, они тебя на арену бросили!

Не ответил одноглазый, отвернулся. А мне и самой не по себе стало. Не то сказать хотела, не так. И не права я: откуда тут римляне? Почти вся Капуя — кампанцы с самнитами. И еще оски — мой народ.

— Госпожа Папия! — Аякс поглядел вокруг, поморщился. — Оно вроде бы и не к месту и не ко времени. Только я доложиться не успел. Помнишь, ты велела узнать, чего это в школе Батиата выстроили? Ну там, где раньше ледник был. Для мертвяков?

Я тоже оглянулась. Отчего же не к месту? Самое место для таких разговоров. Подходящее. И время тоже.

— Храм там. Небольшой такой храмик, сейчас их в каждой школе гладиаторской строят. Храм наш, а бог этрусский, значит. А зовут его непонятно как-то. Вроде бы Ту…

Тухулка, Аякс. Спасибо.

И снова — трупы.

Гаю Фламинию я так ничего и не сказала, не попрощалась даже. И что было говорить? Наверняка понял все парень, давно уже понял. Теперь эти трупы — на его совести тоже. Приглянулась смазливая беглая рабыня, закрыл глаза, не пошел к префекту. «Разве просто человек не может помочь другому — просто человеку?» Нет, мой Гай, не может, разве что в твоем Солнечном Царстве.

Тухулка? Что делаешь ты в гладиаторской школе, этрусский бог?

Трупы...

* * *

— А ну стойте, такие хорошие, стойте — да не двигайтесь! Видал, какие молодцы — сами пожаловали! А ну!..

— Чего нукаешь? Это же Аякс, парни! Ослепли, что ли?

— Ого, одноглазый, где такую девчонку оторвал?

— Госпожа Папия! Госпожа Папия!

— ...К Спартаку, молнией! Одно копыто здесь...

Антифон

Меня никто не звал на Везувий, где разбили свой первый лагерь беглецы из школы Батиата. Я нужна была им в Капуе, в Риме, в Испании, но что делать девчонке на войне? Обуза — и только. Но я поехала. Сказавши «алеф», должно говорить «бейта».

Не горжусь. Но и не жалею.

* * *

— Папия! Папия! Папия!

Сильные руки оторвали от земли, небо стало ближе, глаза ослепли от бешеного летнего солнца.

— Папия! Мы свободны, понимаешь? Мы с тобой свободны!

— Эномай...

* * *

— Ты все-таки богиня, моя Папия! Столько лет... Что там лет. Всю жизнь мечтать, сходить с ума от ненависти, от тоски каждый день умирать на потеху всякой сволочи... И тут появляешься ты. Появляешься — и мы свободны, свободны, свободны! Я все еще не верю, кажется, что это сон, я лежу на ломенном тюфяке в своей проклятой тюрьме, ты только что ушла, а завтра снова арена. И мне снится свобода. Свобода—и ты. Скажи, что это не сон, скажи!..

Мне снова захотелось жить.

Сейчас из своего страшного далека, из пропасти седого Сатурна, я вновь вижу залитый солнцем горный склон, невысокие пинии вокруг — и девчонку в мятой синей тунике, встретившую наконец своего бога. В этот миг ей не думается ни о чем — ни о войне, ни о мести, ни о том, что сказано лишь «алеф», а букв еще много, очень много.

Бог обнимает, бог шепчет ласковые слова, гладит растрепанные волосы, пытается обвязать их лентой, девчонка смеется, вытирает слезы...

Цветная мозаика на старом надгробии. Это было. Этого не отнимет даже смерть. Но сейчас я вижу и другое, то, что не могла заметить тогда, далеким летним днем. Учитель! Он стоит рядом — неслышный, невидимый, неотступный. Не спешит. Не мешает. Не торопит.

Не уходит.

Ему незачем вмешиваться. Его Ученица, Его бесхвостая обезьянка, вновь захотевшая жить, никуда не денется.