Ангел Спартака

Улочку эту я сразу приметила. Даже не улочку — переулочек малый. Слева стена, справа стена. Маленький переулочек, всего на тридцать шагов. Ничего, мне хватит.

— Стой! (

Чего, прямо здесь? Ну городишко, срам один, да.

Это точно, сладкий мой. Срам! Поглядела вверх, туда где между стенами вечернее небо белело. Откуда-то столь ко пыли? Даже на зубах хрустит.

Посмотрела вперед — пусто. Назад — тоже пусто.

Ладно, здесь так здесь, да. Скидывай тунику.

Сейчас, сердце мое, сейчас! Нож у пояса... Ладно, и заколкой обойдусь. Не впервой!

… Тебе нельзя молиться, Учитель. Ты не станешь слушать нас, бесхвостых обезьян, не станешь слушать Своего брата, даже приказ Отца для Тебя — не всегда приказ. Тысяча тысяч быков — для Тебя не жертва, Ты меряешь, взвешиваешь и делишь миры, что Тебе моя просьба, просьба беглой рабыни, мечтающей о том, о чем не смеют мечтать даже цари? Поэтому я не буду Тебя ни о чем просить и жертвовать Тебе ничего не стану, но поступлю, как Ты поступаешь. Закон выше приказа, выше любви, выше всякой мольбы, только у меня свой Закон, Учитель, в нем всего одна заповедь, и проста она, как сама смерть. Рим должен погибнуть, погибнуть, погибнуть, и волку выть на Капитолии! Когда тонешь, хватаешься за соломинку. Когда дерешься насмерть, бьешь врага заколкой для волос. Поэтому я попрошу Другого, того, кому любы жертвы, люба кровь, и смерть тоже люба, того, кто обещал помочь. Да не откажет!..

* * *

— Эй, ты чего, девочка?!

— Диспатер, Отец Подземный, Невидимый, даруй нам, поднявшимся против проклятой Волчицы, победу. Прими, то, что я даю!

Антифон

Под ним острые камни, и он на острых камнях лежит в грязи. Он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь; оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он над всеми сынами гордости...

Ему нужны слуги, и он готов за это платить.

* * *

— Маурус-заступник! Да у тебя же... У тебя... Вся туника в крови! Госпожа Папия!..

— Угу. Так что там у нашего декуриона, Аякс?

* * *

Думала, не засну.

И вправду, куда спать? До Морфея ли лежебоке в так ночь? Там, у Везувия, наконец-то началось. Все что мы готовили, ради чего рисковали, страдали, гибли. Там воскресшая Италия, ее бойцы, ее вожди. Там... Но все-таки заснула — сразу, словно покрывалом черным накрыли, словно под лежаком деревянным пропасть разверзлась. А может, и не словно.

...Автобус зарычал, дернулся, медленно тронулся с места. Грязь, грязь, грязь, холодная, непролазная, гиблая.

Осень...

Стряхнула с рукава пальто темное пятнышко мокрой земли, не спеша отступила назад. Моего имени не было в бесконечных списках, зря я простояла битый час на залитой грязью площади. Странно, почти хотелось, чтобы меня все-таки вызвали. Сесть в автобус, закрыть глаза, ни о чем не думать... Чего еще можно хотеть?

Ты ли это, Папия, внучка консула?

Я, все-таки я. На ногах — что-то непонятное, то ли короткие калиги, то ли... То ли просто мужские ботинки. Быстро слова вспоминаются! Ботинки, пальто (короткое, в черную и желтую клетку), сигареты.

Закурила.

Все? Представление закончено, можно идти в бар «Хэмфри», деньги еще есть, надо будет взять коньяку, согреться.

Осень, осень...

— За что? За что, да?

Еще и этот — старый знакомец. То есть не старый и не знакомец вовсе. Стоит рядом, не уходит. В черной бороде — нежданная проседь, вместо плаща — старый ватник с дырой на спине. Сходил, значит, по девочкам, грек-сириец.

— Ты... Ты! Ты меня убила, убила, да! Убила!!! ^

— Убила, — соглашаюсь в двадцатый, наверное, раз. — Не тебя первого. И не последнего наверняка. И что? Меня тоже убьют и других не пожалеют.

Дергается черная борода, плачет грек-сириец.

— Всего-то и хотел с девочкой позабавиться, да! Десять ассов хотел заплатить. Десять ассов, десять!

— Асс у тебя — асса ты стоишь, — вздохнула. — А как в автобус садиться станешь, подумай напоследок, хорошо ли женщин покупать за десять ассов. Жил свиньей — как свинью и зарезали.

__ Ты меня убила, убила, да!

Ну вот опять!

— Женщин всегда покупали. Всегда, да! В чем я виноват? В чем? Разве я это придумал, да?

Плачет? Плачет! Вот чувствительный попался!

— Ладно, так и быть, расскажу тебе притчу. Не поймешь — твое горе. А притча такая. В городе Силоаме...

Антифон

— Не понимаю, Учитель! Объясни. Разве это притча? И Силоам — где это?

— Ох обезьянка... Силоам — даже не город. Так, городок в три дома возле Иерусалима, у горы Сион. Там есть знаменитый водоем, целебный, к нему каждый день приходят сотни людей. И вот однажды башня, что стояла возле источника, рухнула...

— ...И задавила восемнадцать человек. Это я поняла. И что? Они были в чем-то особо виноваты? Как Ты говоришь, грешны?

— Думаешь, что эти люди были грешнее всех прочих, что так пострадали? Нет, говорю тебе, но, если непрочие не покаются, то так же погибнут. Впрочем, даже если покаются — все равно погибнут.

* * *

...Что говоришь, да? Разве это притча? В притче должна быть мораль, должен быть смысл, да! А ты меня просто убила, убила. Да!