Ангел страха

«Это оттого, что я мало люблю правду».

В эти мгновения он с тайным содроганием вспоминал слова матери, казавшиеся ему смутным воспоминанием из какого-то далекого, сладостно-мучительного сна:

— Мой мальчик, люби правду, одну только правду! Ложь, хотя бы и прекрасная, рано или поздно разобьет твое сердце.

И ему казалось, что он вновь видит ее взор, полный нежности и непонятной тревоги, устремленный ему прямо в сердце.

Однажды Кедроливанский вошел сияющий. Ноздри его крючковатого носа широко раздувались. На лице была написана особенная торжественность.

— Господа! — произнес он от порога. — Я могу сообщить вам интересную новость: Бога не существует.

Мальчики вскочили с своих мест.

— Абсолютно нет никакого Бога. Это выдумки жрецов, чтобы держать в повиновении и успешнее грабить народ. Таким образом, мир, в котором мы с вами уже порядочно времени обитаем, управляется без Бога, в силу собственных своих, присущих ему законов. Доказано научно. Вчера у нас говорили семинаристы. Доказал один немец, по имени Кант.

— Что это еще за Кант? — попробовал скептически осведомиться Ломжин.

— Странный вопрос! В Германии живет. Все ниспроверг ничего не оставил. Попы его хуже черта боятся. Мне вчера семинарист Всехсвятский говорил.

Трунин трясся, как в лихорадке.

— И очень даже простое доказательство, — продолжал Кедроливанский, присаживаясь на кровать с таким видом, как будто хотел сообщить самую пустую и обыкновенную вещь. — Мир, допустим, создан Богом, а Бог кем? Если не мог сам собою сотвориться мир, и, поэтому предполагают, что сначала был Бог, то каким же образом мог сотвориться сам собою Бог? Нелепо!

Трунин почувствовал что-то похожее на головокружение. Он встал с своего места, как бы желая возразить что-то. Но, вместо всяких слов, холодный ужас стиснул ему сердце.

Внезапно он понял, что у вселенной нет дна, и от этого зависит все.

— Ты что? Испугался? — спросил с презрением Кедроливанский, глядя на его побелевшие губы.

Но через мгновение страх, исказивший лицо Трунина, передался и ему. Прошла минута томительного молчания: каждый из мальчиков по-своему переживал свою потерю.

Наконец, Кедроливанский сказал:

— Ничего не поделаешь: рано или поздно к этому все равно пришлось бы прийти.

Трунин провел беспокойную ночь. Во сне он все чего-то долго и мучительно искал, и утром поднялся с глухим, болезненным ощущением какой-то невозвратимой потери.

Собственно, он не оттого страдал, что Бога не было. Бога он раньше представлял себе в виде седовласого старца с разведенными благословляющими руками, который был нарисован на потолке в одной церкви, куда его посылали в раннем детстве: Иисус Христос рисовался его воображению не иначе, как иконой Спасителя, в тяжелом, вызолоченном окладе, с темным ликом и мудрено сложенными пальцами правой руки.

Это был маленький язычник, хотя он и вырос в многолюдном городе, сверкавшем бесчисленными позолоченными кровлями храмов, и посещал христианскую школу, где, наверное, объяснялись основы той религии, в которой он вырос.

Ясно, что такая потеря была не особенно жалка. И тем не менее он страшно страдал, страдал оттого, что нарушался покой какой-то самой нежной и тревожной части его души. Раньше она спала, очарованная пустым, ничего не значащим словом. Иногда только она заявляла свои права, но это было глухое, подавленное недовольство. Теперь им овладел внезапный испуг. Все как бы сдвинулось с своего места.

Весь день он боролся с этим новым чувствам. Когда опустились сумерки, он вдруг почувствовал странный холод на сердце, но еще боролся сам с собой. Чем больше сгущалась за окнами тьма, тем сильнее возрастал его безыменный ужас. Наконец, уже лежа в постели, он внезапно почувствовал, что силы его покидают. Горячий пот выступил у него на лбу и ладонях.

Он вскочил, закутался в одеяло и, трясущийся, вошел в кабинет отца.

Тот сидел и что-то, нагнувшись над столом, работал.

— Папа! — позвал мальчик. — Папа!

Голос оборвался в его пересохшем горле.

Отец обернулся, и ему показалось, что он видит перед собою восставшую из гроба покойницу.

— Папа, мне страшно! — прошептал Трунин.

Что-то екнуло в сердце отца.

— Чего же ты боишься, мальчик? — спросил он, притягивая его к себе.

— Всего, папа! Все мне страшно! Все, все, все!

Его трясло и било в нервном припадке.

— Наследственность! — вымолвили губы отца роковое слово.

И он с тайным, почти сладостным содроганием обнял его похолодевшее, беспомощное тельце. Ему казалось, что он держит в своих руках ту, которая удалялась навсегда в царство теней. Закрыв глаза, он целовал и прижимал к сердцу эти худенькие члены, бившиеся знакомою дрожью.

И снова, как в былое время, прозвучал его голос, полный нежной ласки:

— Сокровище мое, успокойся: ведь я с тобой!

Мальчик поднял веки: он видел перед собой усталые пепельные глаза, с бесконечной тревогой смотревшие в будущее. И страшная тень от чьей-то головы и плеч вырисовывалась на противоположной стене.

Вдруг взгляд его скользнул по окнам и застыл в немом изумлении.