Ангел света

Кирстен смотрит себе под ноги, на грязную, всю в щепках дорожку, будто и не слышит. Будто она одна. Думает свое.

Она не смотрит на него и, конечно же, ничего не говорит, но Оуэну внезапно становится не по себе — он чувствует ее презрение. Ах ты трус, думает она. Мерзавец, болтун, дешевка.

Брат и сестра, сестра и брат. Разница между ними почти четыре года. Один — шести футов двух дюймов роста и весит 200 фунтов, другая — пяти футов семи дюймов роста и весит 105 фунтов, а может, и меньше: бедная худосочная дурочка совсем отощала, Оуэн это видит, — и, однако же, их, пожалуй, можно считать близнецами. В известном смысле слова.

Дети недавно умершего, опозорившегося Мориса Дж. Хэллека. Преступника, самоубийцы. Главы Федеральной комиссии по делам министерства юстиции с 1971 года по февраль 1979 года, когда ему предложили выйти в отставку по собственному желанию. Ведь это, в конце-то концов, один из самых «дискретных» постов в федеральном правительстве и не вполне подходит для серьезно запутавшегося, выведенного из душевного равновесия человека.

Когда точно мамочка потребовала, чтобы он съехал, Оуэн не может припомнить. Они с Кирстен, естественно, были в тот момент в своих учебных заведениях. Они ведь почти никогда не жили дома — то в школе, то в летнем лагере. Они, как и родители, вели здоровую, деятельную жизнь.

Вашингтонские дети, в конце-то концов. «Скалолазы» — впрочем, слово это не вполне подходит: ведь у Хэллеков есть деньги. Много денег.

(Но строго говоря, он все-таки преступник или нет? — хочется Оуэну спросить сестру. Я имею в виду: ведь он ни разу не был осужден, ни разу не был обвинен, ни разу не представал перед судом и не был признан виновным. Люди говорят — «преступник», а почему с такой же легкостью не сказать — «жертва»?)

Сестра и брат, брат и сестра. Ненавидящие друг друга. Любящие. Ссорящиеся. Как близнецы. Она — со своими причудами и своеобразным чувством юмора; он — галантно-вежливый, легко смущающийся, надежный, и умный, и честолюбивый, и осмотрительный — самый лучший (как он опасается) из второсортных. Она — тоненькая и нервная, как уж, и скорее всего ненормальная. Он — крепкотелый, популярный, общительный, нацелившийся в Гарвард изучать право, а затем, став юристом, сделать карьеру в Вашингтоне, человек с крепкой головой, уравновешенный, здравомыслящий. Более чем здравомыслящий. Собственно, за исключением ранних утренних часов, когда он вдруг просыпается и мозг его начинает усиленно работать и перед его мысленным взором снова… и снова… и снова… предстает застывшее тело отца на алюминиевом столе в том сумеречном холодильнике, за кабинетом следователя в округе Брин-Даун, штат Виргиния, — за исключением этих минут он просто не знает, когда бы еще он мыслил не здраво. Мозг его подобен голой лампочке, ярко горящей в крошечной комнате с побеленными стенами. Ни теней, ни нюансов. И негде спрятаться.

И вот он говорит, говорит — кричит, перекрывая ветер. Время от времени сам начинает смеяться собственным словам. Кирстен тогда лишь бросает на него взгляд, сузив глаза. Я же знаю тебя, думает она. Доподлинно знаю, какой ты.

Но надо ли принимать Кирстен Хэллек всерьез? Изабелла однажды сказала про нее не без восхищения: «Этот хитрющий маленький шутенок». А хорошо известно, что Кирстен склонна к злым шуткам. (Оуэну вдруг вспомнился один эпизод, произошедший в Чеви-Чейзе, у Мартенсов, возле бассейна. Когда Ник и Джун жили еще вместе и даже «счастливо» — насколько можно судить. История в общем — то была ерундовая: Оуэн собирался прыгнуть в бассейн, как вдруг, откуда ни возьмись, возникла Кирстен, ухватила его за жирную складку на талии и, не разжимая пальцев, завопила: «Толстый! Толстый! Смотрите все, какой толстый!» Тогда Оуэн, рассвирепев, ухватил ее — да-да, так и ухватил — за грудь… за ее крошечную грудку, обтянутую ярко-желтым лифчиком, — ей было от силы лет одиннадцать или двенадцать. «Ах ты злобная тварь, — буркнул тогда Оуэн. — Вот тебе».)

А сейчас они очень близки, дети Хэллека. Оставшиеся после него.

Оуэн читал в университетской библиотеке о детях самоубийц. Все они явно патологичны. Кирстен знает об этом? Она тоже проводила на этот счет изыскания?

— Он не кончал самоубийством, — говорит Кирстен. — Ты это знаешь. Знаешь.

До чего же детей интересует то, что происходит за закрытой дверью! Как он подглядывал за ней в щелку — зеркало, отражающее другое, большое запотевшее зеркало в ванной: сверкающий белый кафель, завораживающее чудо женского тела — груди с золотистыми сосками, рыжеватый кустик волос.