Ангел света

Он гуляет вдоль кромки океана почти в любую погоду — шагает с трудом… часто с палочкой… но все-таки шагает, проходит с милю, а то и больше, на заре в направлении старого, разрушенного маяка и на закате снова. Обросший бородой, изможденный и «неприметно» одетый, как написал о нем один журналист. Кожа у него загрубела, покрылась бронзовым загаром, высохла; порой на ней поблескивают крошечные песчинки или кусочки слюды. Борода, более седая, чем волосы, не стрижена и выглядит отнюдь не привлекательно — она придает ему вид этакого сурового и одновременно слегка ироничного деда. И ходит он в старье — в бесформенной панаме цвета хаки, когда-то принадлежавшей его отцу и обнаруженной в шкафу на даче; в холодную погоду — в непромокаемой куртке на меху, в теплую погоду — в коричневом пуловере, явно принадлежавшем более плотному мужчине.

Маскировка? Да нет. Ведь «маскироваться» ему теперь незачем. Хотя, конечно, два-три злобствующих соседа, которые живут на островке круглый год, могут думать иначе.

Да еще злобствующие журналисты во время первой волны интереса к нему прошлой зимой.

«Николас Мартене, пятидесяти лет, бывший глава Комиссии по делам министерства юстиции, «уединился» на малоизвестном островке, недалеко от побережья штата Мэн, после покушения, совершенного на него радикальной левой организацией, и последовавшего за этим поразительного его признания в целом ряде нарушений закона… Отказывается объяснять свои действия репортерам… Живет один в коттедже на берегу, строя из себя…»

Каждый трактует это по-разному. Он-де кающийся грешник, он — лицемер, он — человек обесчещенный и сломленный; он очень болен, он выздоравливает, он озлоблен или, наоборот, испытывает огромное облегчение от того, что ушел с государственной службы. Он, безусловно, замышляет снова вынырнуть — может, займется политикой? Или же правы его адвокаты: через два-три года он-де, возможно, вернется к частной практике в качестве консультанта, а возможно, и нет, но, так или иначе, он никогда не вернется в Вашингтон. Это время кончилось.

Говорят, он серьезно болен. Физически ему никогда не оправиться после покушения.

Естественно, он утратил и душевное равновесие — ему и психологически никогда не восстановиться после покушения.

А его не тянет к самоубийству? Не манит к себе океан? Туман, предупредительные гудки в тумане, гигантские валуны, высокие скалы на северном берегу острова Маунт — Данвиген…

«Ник Мартене, бывший глава Комиссии по делам министерства юстиции, живет в самоизгнании — Наполеон в добровольном уединении на собственном острове Святой Елены. Изредка ездит в ближайший городок за продуктами и самым необходимым — инкогнито, маскируясь под этакого эксцентричного обитателя островов штата Мэн — отшельника с пышной бородой. Ходит на костылях, иногда с палочкой. То и дело недомогает. По утверждению доктора Феликса Штауба, преподавателя медицинского факультета Джорджтаунского университета, прогнозы на выздоровление после такой серьезной травмы весьма необнадеживающие. От ответа на вопрос о том, как местные жители восприняли появление в их среде столь романтической и противоречивой фигуры, обитатели острова Маунт-Данвиген, к удивлению, уклонились. «Он занимается своим делом, а мы — своим», — сказал владелец универсама «Маклеод». Другой человек, попросивший не называть его, сказал: «Если он не притащит сюда за собой вооруженных бандитов из ФБР, пусть себе живет сколько хочет. У нас же свободная страна».

Он не оспаривает домыслов, обвинений. Он почти не читает того, что присылают ему юристы, впрочем, присылать ему теперь стали совсем мало — в Вашингтоне начался новый сезон и возникли новые скандалы, новые трагедии, новые интересные события. Он все-таки заставляет себя читать статейки о «Николасе Мартенсе», которые присылают ему бывшие знакомые, и коллеги, и члены семьи, желая возбудить в нем гнев, а быть может, просто задеть; он просматривает газетные статьи, отмечает подчеркнутые места, видит, что его стремление «простить» авторов нападок как раз и вызвало наибольшее возмущение коллег и широкой публики, а вовсе не признание, что он брал взятки на своем высоком посту. (Да и само признание ставится под сомнение. Оно ведь было сделано на больничной койке, акт столь драматический, исполненный такого отчаяния… это же было просто повторение бессвязных признаний Мориса Хэллека в тех же преступлениях!., попытка глубоко потрясенного человека оправдать старого друга.)