Ангел тьмы

Поздно вечером буря еще бушевала, а я до сих пор так и не увиделся с Кэт и не получил от нее никакой весточки. Я с как никогда дурным предчувствием понимал, что она закончит свои сборы в Калифорнию, пока мы будем на севере, и, за неимением возможности связаться со мной, решит, будто мне наплевать, что с нею происходит. Мой рассудок, пребывавший в плену у подобных мыслей, уже несколько часов терзался вопросом, не стоит ли мне быстренько обежать ее обычные пристанища. Будучи у доктора в доме, она дала мне понять, что возвращаться к Пыльникам не собирается; но количество кокаина, кое обреталось в ее теле, когда она пришла в № 808 на Бродвее, заставило меня усомниться в том, что она действительно избегает их логова. Я сидел в комнате, смотрел, как молнии, гром и ветер швыряют из стороны в сторону ветви деревьев в Стайвесант-парке, и сомнения мои лишь преумножались. Есть ли у нее кров, думал я, в такую-то ночку? Денег ей на что-нибудь пристойное хватить наверняка должно — или она уже потратила их на марафет? А что, если Динь-Дон прознал о ее удаче и заставил все отдать? Может ли она положиться на кого-нибудь, кроме меня, кого-нибудь, кто озаботился бы все это разузнать? Я надеялся, что да. Потому что, несмотря на все треволнения, понял, что просто не способен выйти за дверь. Я говорил себе, что это все из-за сильного ветра и дождя — но внутренний голос отвечал, что и раньше приходилось немало блуждать по улицам в такую погоду. Тогда я возражал, что на сей раз ее черед прийти ко мне, если ей требуется помощь — но понимал, что, расставшись тогда со мною в бешенстве, она никогда этого не сделает. А самая правда заключалась в том, что я просто не знал, почему не могу выйти и поискать ее. Я переживал, увижусь ли с нею когда-нибудь снова, переживал о том, где она и что с ней, но попросту не мог пойти за ней — и не мог объяснить, почему это так.

На следующее утро я проснулся и обнаружил, что бурю унесло в море. Солнце и легкий бриз быстро сушили город, а температура наконец упала градусов до семидесяти. На траве и дорожках Стайвесант-парка валялись ветки, но кроме них ураган, похоже, не оставил никаких необратимых следов своего пребывания в округе. Еще не было и половины восьмого, но экипаж, нанятый доктором, чтобы переправить наш багаж и нас самих на пирс на 22-й улице, прибывал через какие-то полчаса, а «Мэри Пауэлл» должна была отходить в девять; так что я быстренько оделся и привел себя в порядок, усевшись на крышки большого чемодана и маленького саквояжа, врученных мне доктором (дабы их удалось закрыть), а потом с грохотом спустился с ними по лестнице.

Сайрус с доктором уже встали, доктор в кабинете паковал книги и бумаги, а Сайрус на кухне снова варил кофе. Когда тот был готов, мы трое тоже все успели: сложили наши сумки и кофры у входной двери, и ничего не оставалось, кроме как пить крепкое варево Сайруса и сгорать от нетерпения оказаться наконец на борту, причем первое лишь усугубляло последнее. Я в последний раз осмотрел заднюю дверь, двор и каретный сарай, а убедившись, что все как следует закрыто, украдкой покурил. Тут наконец подъехала заказанная упряжка. Возница, старый немец, с которым доктор говорил на его родном языке, помог нам погрузить вещи, а затем мы повернулись попрощаться с домом, не зная, когда снова случится войти в маленькую железную калитку переднего двора.

По дороге к Гудзону погода все улучшалась, ветерок оставался тихим, а в небе наличествовало лишь несколько крупных быстрых облаков. Когда мы добрались до угла Девятой авеню и 22-й улицы, я высунул голову из коляски и глянул на пирс: «Мэри Пауэлл» стояла у причала и была окружена огромной толпой. Пока мы пересекали Десятую и Одиннадцатую авеню, число людей и экипажей продолжало расти. От запаха реки и перспективы отправиться в новые, волнующие места кровь моя просто бурлила, но я даже не представлял, насколько возбужденно веду себя, пока доктор шутливо не обвил рукой мою голову, объявив, что сие, по его мнению, — единственный способ удержать мой череп от взрыва.