Ангел тьмы

— Вы ведь на самом деле не думаете, доктор, что мы все настолько слепы, чтобы не суметь распознать окружающую нас действительность? Да, на Кубе, в Испании, да и на Филиппинах, где я провел отрочество, немало испанцев, убежденных в том, что ваша страна вмешалась в наши дела и оскорбила наших лидеров вне всякой допустимости. И они правы. Но они желают разрешить этот вопрос войной — они хотят этого почти так же, как и многие американцы. Однако в нашей стране есть и те, кто понимает, каким неизбежно станет конец подобной войны. К примеру, это понимают упомянутые мною люди. Понимаю и я.

— Не поделитесь ли этим и с нами? — поинтересовался мистер Мур.

Сеньор Линарес мельком глянул на него и хмыкнул:

— Эта страна… она точно юнец, неожиданно выросший в мужчину, но так пока и не осознавший пределы своей силы. Если Испания начнет войну с вашей страной, сеньор, ее итог окажется гибельным для нашей империи. Мы потеряем то малое, чем еще обладаем в этом полушарии, и даже, вероятно, значительно больше. Но сии аргументы бесполезны для тех, кто желает с оружием в руках защитить нашу гордость. Им нет никакого дела до предостережений опытных офицеров, таких как мой кузен или адмирал Сервера, понимающих, сколь велика наша слабость. Не слушают они и простых секретарей консульств, видевших ваши огромные корабли, что строятся в Бруклине, Ньюпорте и Вирджинии. — Сеньор Линарес с мучительной тоской посмотрел сквозь стакан. — Они не слушают.

Глаза доктора расширились:

— Вы хотите сказать, — тихо произнес он, — что вы намеренно старались скрыть информацию о похищении дочери, дабы не предоставить политическим экстремистам вашей страны новые доводы в пользу объявления войны Соединенным Штатам?

И, будто совершенно не стыдясь этого, сеньор ответил:

— А что бы сделали вы, доктор? Испанская империя больна — умирает от собственного высокомерия, ищущего любой повод для высвобождения. Я это понимаю. И в то же время я был воспитан как частьэтой империи. Моя семья служила ей три сотни лет. Я должен сделать все, что в моих силах, чтобы сдержать этот последний крах.

— В том числе допуская и возможную смерть вашей дочери? — спросила мисс Говард.

Сеньор Линарес, не глядя на нее, ответил:

— Испании нужны сыновья — не дочери. Об издержках судят по прибыли, как говорите вы, американцы.

— Выходит, — перебил его Маркус, — вы попросту хотите убедиться, что они нигде не всплывут. Вы хотите удостовериться, что дело действительно окончено.

Сеньор пожал плечами:

— Мне хотелось бы получить развод от жены, если она ко мне не вернется. Я женюсь снова. Как я сказал, Испании нужны сыновья.

Доктор резко встал, глаза его пылали:

— Я уже говорил вам: мы не знаем ничего о местонахождении вашей семьи, сеньор Линарес. И это правда. А теперь я должен попросить вас покинуть мой дом.

Сеньор, похоже, не слишком-то удивился довольно грубому приказу — он поднялся, оперся на трость, потом кивнул и вышел в холл.

— Сеньор, — позвала его мисс Говард. Он остановился на верхней площадке лестницы и обернулся. — Если мужчина более важной считает свою страну, а не своего ребенка — и если его страна не просто терпит, но еще и поощряет подобный выбор, — не кажется ли вам, что эта страна ужепотерпела поражение?

— В ближайшие месяцы, — тихо ответил сеньор Линарес, — полагаю, мы узнаем ответ на этот вопрос.

Быстрой, почти легкой походкой он вышел из дома и сел в экипаж, а нас оставил в тишине и раздумьях об этом последнем недостающем кусочке дела Либби Хатч.

Глава 59

Разумеется, война между Соединенными Штатами и Испанской империей все же началась — через считаные месяцы после того, как мы сидели в гостиной у доктора с сеньором Линаресом; и, несмотря на убежденность впоследствии многих людей в обратном, то, что сеньор называл испанской «надменностью», отвечало за эту кровавую баню не меньше, чем все разглагольствования и неистовство американцев, потворствовавших сей идее.

Предсказания сеньора Линареса об исходе событий оказались столь же точными, как и его представления об их причинах: Испанская империя потерпела изрядное поражение, а Соединенные Штаты оказались обладателем целой череды новых иностранных владений, включая Филиппинские острова. Сомневаюсь, что много кто — даже в самом Вашингтоне — имел действительно внятное представление о том, во что же они ввязались, завладев подобными территориями: как писал тогда мистер Финли П. Данн, [62]остряк-газетчик, до войны большинство американцев и понятия не имело, что такое эти Филиппины — «острова или консервы». У меня-то самого появилась только одна мысль на этот счет — точнее, вопрос, — когда я услыхал, что мы стали новыми правителями тех мест: вернулся ли Эль Ниньо на родину до нашего вторжения, и стал ли он одним из солдат местной армии, быстро начавшей сражаться против нашей страны за независимость? Я так никогда этого и не узнал — но это было бы вполне в его духе.