Ангел в доме

Единственная тема, которую мистер Филдинг никогда не поднимал, это откуда он взялся и куда направлялся. Работать он не работал, однако деньги у него водились; миллионами не ворочал, но за себя платил сам, чем тоже отличался от своих предшественников. И наконец, главное: он принес радость Бонни. Она цвела, как нарцисс в стране вечной весны. Филдинг водил ее в кино, устраивал пикники в ричмондском парке и лодочные катания по реке. Роберт и не догадывался, что мать может быть такой счастливой. А ему перепадало даже от их выходов «в свет»: ведь когда они уезжали, Сэр оставался в полном его распоряжении – чудесный пес с водопадом струящегося золота вместо шерсти и потешным языком, который жил, казалось, своей жизнью.

Питера он видел редко, переживал по этому поводу, но не слишком, предпочитая компанию мистера Филдинга. Уж слишком Филдинг был хорош; делиться им даже с лучшим другом было выше сил Роберта. Своим отцом Питер готов был поделиться, но водопроводчик, у которого только и разговоров что о трубах, кранах да сливных решетках, в сравнении с Филдингом выглядел жалко. Так что лучший друг теперь все чаще получал поворот от ворот плавсредства, которое он привык считать ни больше ни меньше как собственным домом.

Трое в лодке, не считая собаки по кличке Сэр, были неразлучны. Каждый кусочек мозаики жизни Роберта впервые нашел свое место. Исчезли всяческие мистеры, калечившие его сон, ушли в прошлое непостижимые рыдания Бонни. Настал конец раздумьям об отце. Роберт рыбачил, гулял, смеялся и болтал, он жил вместе с Филдингом и Сэром. Что еще нужно мальчишке на пороге возмужания? На любые его неловкие вопросы, с которыми он в жизни не подступился бы к матери, Филдинг отвечал спокойно и толково, приправляя к тому же ответы анекдотами из собственной жизни. Он был поддержкой Роберту, когда у того случался «мокрый» сон или неуместная и унизительная до слез эрекция. У Роберта наконец появился настоящий собеседник. Да еще с чудесным псом, который каждую ночь засыпал у него под боком и каждое утро будил его холодным мокрым носом и шершавым языком. Само присутствие мужчины успокаивало, и мальчик научился проваливаться, как все дети, в сон, не ожидая угрозы. Не опасаясь, что придется вскакивать среди ночи и с кухонным ножом наперевес защищать комнату матери от очередного налетчика.

Со временем Роберт стал считать Филдинга своим настоящим, по недоразумению утраченным, но, к счастью, вновь обретенным отцом. Пусть не родной, но главное было в другом – Филдинг взвалил на себя ответственность и обязанности. И взвалил с радостью, а не кривясь от оказавшихся на его попечении сумасбродки и ее отпрыска-оборванца.

Бонни не настаивала, а если откровенно, и не предлагала, однако при случае намекала, что Роберт вправе считать Филдинга именно отцом. Чем сильно заинтриговала сына, окончательно уверовавшего в истинное отцовство Филдинга. Почему, собственно, и нет? Роберт был слишком счастлив и слишком одурманен новой жизнью, чтобы держать зуб за свою прошлую безотцовщину. Отец вернулся, а все остальное неважно. Роберт забыл, что такое сгорать от стыда. Дом на воде, не как у всех людей, чудаковатая мать и дырки на свитерах окрасились теперь новыми, авантюрными красками. Роберт и K° стали свежеиспеченным классом новых счастливцев. Боже, что за чувство. Он был признанным лидером в школе и бесспорным вождем окрестных мальчишек. Кто еще мог похвастаться отцом, который сражается в сквош и регби, не умоляя о передышке через каждые пять минут игры?

А потом… потом пришло то утро, когда Роберт проснулся в кровати один. Сэр исчез. Пробежка на кухню утешения не принесла. Филдинг исчез. Был человек – и нет. Ни записки, ни телефонного звонка. Ничего, что объяснило бы отсутствие, как не было и объяснений присутствия. Несколько золотистых шерстинок да теплый запах чудесного пса, исходящий от простыни, – вот и все, что осталось. Роберт так и не позволил матери выстирать это белье. Правда, спустя неделю сказал, что вовсе по ним и не тоскует. Ни капельки. Поиграли в семью, и хватит. Пора начинать новую жизнь.

Новая жизнь – значит новый стиль в одежде, новая прическа, другого цвета носки. Когда Роберт поднял флаг ультраконсерватизма и приобрел обличье начинающего маклера, Питер как раз вступил в богемную фазу.

Кухонный нож вернулся на прежнее место, под подушкой.

Рядом с простыней, оставшейся от Сэра.

Школьные приятели наверняка ждали объяснений. Хоть бы Питеру, но сказать что-то он был обязан. А сказать было нечего. Разве что – я потерял отца. Во второй раз.

Лодка пульсировала пустотой еще долгие годы, и Бонни была безутешна. Неделями не выходила из своей комнаты, ничему не радовалась, и никакие силы не могли вызвать весеннюю улыбку на ее лице. Черная тоска, безысходность и полнейший упадок духа царили на лодке несколько месяцев после исчезновения Филдинга. Но тогда еще тлела надежда на его возвращение.