— А что же ваш зять? — осведомился Баранов с благожелательной иронией, со снисходительной подколкой в голосе.
— Какой зять? — подняла кругло выщипанные брови Наталья Ильинична.
— Как же, мы ведь тоже газеты читаем, политикой интересуемся, — с усмешкой возразил Баранов. — Ну и история’ Так вот зачем ему нужна была эта стажировка… Я имею в виду Щугарева.
— Зачем же? — задыхаясь, пролепетала Наталья Ильинична, и так прекрасно понимавшая зачем.
Дело в том, что еще во время предконкурсного разговора старик Щугарев-старший рекомендовал директрисе рассмотреть под особым углом зрения аудиовизуальные потуги своего сына, намекая при этом на перспективу взаимовыгодного сотрудничества. При этом он напомнил, как однажды, в какие-то семьдесят лохматые годы, Андрей Дмитриевич сболтнул кому-то не тому что-то совершенно не то, подразумевая нечто совершенно невинное, но то, что советская власть могла ему не простить, после чего его вызвали в большой серый дом в центре города, и только благодаря снисходительности генерала, который тогда еще был не генералом, а подполковником, Андрею Дмитриевичу почти ничего не было — кроме беседы по душам и пропуска, слава богу, подписанного на выход.
И не то чтобы покровительство органов требовалось Наталье Ильиничне в наше либеральное, дышащее вольностью время,
И вот оно, это воздаяние, пришло откуда не ждали! Кто бы мог подумать, что старый генерал решит дернуть на Запад, подставив совершенно невинных людей!
— Стажировка была лишь предлогом, — тяжело глядя На медово побледневшую собеседницу, поучительно заметил всезнайка Баранов. — Сын Щугарева, воспользовавшись ею, отыскал заинтересованных лиц, готовых организовать канал переправки своего отца в Штаты, собираясь в обмен на секреты просить политического убежища… Кстати, Сереженька мне прекрасно этот механизм растолковал, — объяснил он свою осведомленность. — Он ведь сейчас с органами связан… Ну конечно, не по этому конкретному делу, а вообще, по работе…
— Связан? — обморочно пролепетала Наталья Ильинична, стремительно теряя лицо, раньше высокомерно взиравшее на парвеню Баранова с его дурацкими хрустальными вазами, однако теперь принявшее умоляющее выражение. — Тогда нельзя ли попросить… Ну, я не знаю, может быть, он сумеет… замолвить словечко… По возможности… По старой памяти, мы ведь столько лет вместе… И дружим… И его как сына… Все это так неприятно, вы ведь понимаете…
— Понимаю, — внушительно произнес Баранов, ничего твердо не обещая.
И даже не вышел проводить гостью до двери. Потому что всегда тонко чувствовал, когда кто кому обязан и кто в ком нуждается.
Глава 7
Итак, благодаря чьему-то невидимому вмешательству история с перебежчиком была спрятана в дальний угол прошлого, в его исторические анналы, — может быть, только для того, чтобы в нужный момент оказаться вытащенной на всеобщее обозрение? То ли Бараненок, вспомнив свое незабвенное детство и вкусные ужины в семье Плотниковых, замолвил слово перед нужным человеком, то ли вдруг воспрянувший из надмирного бытия Земцев — чем черт не шутит! — своей властной дланью оборвал томительное плетение скандала, то ли высосанный из пальца «шу-мёж» совершенно самостийно сошел на нет, обескровленный всеобщей саморазоблачительной гласностью, — не до сбежавших генералов было стране, бурно делившей нажитое предыдущими поколениями добро.
Таким образом, в профессиональном плане Настина стажировка завершилась вполне благополучно. Руководитель стажеров выдал девушке блестящие референции, хотя вслух сожалительно выразился о ней в том смысле, что она бесперспективна, потому что лицо у нее не саксонски лошадиное, усредненно типическое, каких везде навалом — и в супермаркете, и вечером на той самой «стрит», где девицы прогуливаются (они специально ходили смотреть), а кукольно-овальное, милое, с двумя мягкими запятыми и с искренней, а не дежурной улыбкой, им такая и не снилась с рефлекторным национальным оскалом и зубными коронками стоимостью в годовую зарплату.