Ангел в эфире

Говорят, что случаются на телевидении чудеса, и до сих пор ходят по «Стаканкино» (так обыватели называли «Останкино» по его давним буфетным привычкам) слухи: будто бы однажды, когда не оказалось под рукой корреспондента, поставили водителя студийной машины перед камерой — и тот блеснул! Тогда назначили его из водителей в корреспонденты, а потом в ведущие, а потом в директора программ, а теперь он уже целым каналом заведует… И между прочим, не каким-нибудь каналом имени Москвы, а самым что ни на есть телевизионным каналом, и даже в правительство вхож, он там свой человек, — и это без рожи, без кожи, без специального образования, без протекции, только по благости звезд и по недосмотру шального перестроечного времени, славного своими перевертышами!

Но теперь, увы, иные времена: телевидению требуются крепкие профессионалы, обученные и вымуштрованные, а для неофитов и практикантов дорога на ТВ закрыта. Между тем профессионалов по-прежнему мало, они нарасхват, на вес золота.

И вот, чтобы отыскать этих профессионалов, руководство новорожденного канала и объявило журналистский конкурс. Состязания претендентов должны были состояться в прямом эфире, в сопровождении традиционной конкурсной шелухи — с голосованием широких телезрительских масс по телефону, с денежными призами и подарками, с вызовом определившегося победителя в студию, под прямой принципиальный взгляд телекамер, с лицезрением его счастливых слез, с фанфарами и литаврами, с лавровыми венками и приглашением триумфатора на работу. Везунчику предназначалась для единоличного заведования новостная программа, а что такое новостная программа, объяснять, думаю, не надо — это безусловный прайм-тайм, это сумасшедшие деньги, сумасшедшая слава, сумасшедшая народная любовь, наконец…

На самом деле проходил конкурс так.

Два хмыря в монтажной записывали видеокассету для отборочного тура, отметая явно провальные, сделанные на коленке материалы.

— Это чья кассета? — берясь за черный прямоугольник, спрашивал один из них, с коротким ежиком волос, из-под которых просвечивал плешивый затылок.

— Артемьева, — ответствовал его напарник с перхотью на плечах.

— Угу.

Кассету переписывали, выбрав из трех сюжетов один, самый короткий, двухминутный, чтобы не утомлять просмотром и без того измотанное собственной жизнедеятельностью жюри.

— Это чья? — брался за новую кассету Плешивый.

— Шумского.

— Мальчик от него?

— Нет, вроде девочка.

Помолчали недоуменно. Удивленно переглянулись.

— Кто такая? Откуда?

— Почем мне знать…

Молчание. Мелькание кадров на экране.

— А она ничего, — признали, глядя на Плотникову, проникновенно вещавшую с экрана о беспризорных детях.

— Ну да… Сиськи у нее знатные… Только все равно не пройдет.

— Почему?

Короткий смешок в кулак, от которого перхоть поземкой взметывается по плечам.

— Ха! Мы, онанисты, народ плечистый, нас не заманишь сиськой мясистой, — ответствовал Перхотный, увиливая от прямых объяснений и довольствуясь скабрезной, допускающей разные толкования косвенностью.

— Да ну брось ты… Шумский, говорят, скоро все производство рекламы под себя подомнет… Его сыновья ролики «работают» для канала.

— Ага, дадут ему… Знаешь, сколько без него желающих? — Кивок на мутно серевший монитор. — Это его дочка, что ли?

— Ясен пень… Не любовница же! Всем известно, что на нашем канале задом, как та избушка, не поворачиваться…

— А ты и не поворачивайся, — посоветовал Плешивый и вздохнул: — Ладно, запишем и эту кралю на всякий случай…

Следующей оказалась пожилая тетка от некоего Куропятова, который раньше был банкиром, а теперь подвизался неизвестно где и непонятно кем, но на канале его еще помнили по славному банкирскому прошлому. Куропятовскую тетку обрезали по самые пятки, оставив для приличия только фиксатую улыбку на крупном плане. Также поступили с Фридманом, от которого был племянник откуда-то с северов, невзрачный, но бойкий. От Гутионтова была внучка с дефектом дикции — младенческой шепелявостью. Внучку пришлось оставить, хотя она явно ни на что не годилась.

Переписали работы еще нескольких важных и не очень конкурсантов, для контраста разбавив их провинциальным надрывом, чрезмерным как по накалу, так и по чрезвычайно низкому качеству материала.

Когда кассета была сформирована, Перхотный с усмешкой предложил напарнику:

— Ставлю сто «бакинских» на ту грудастую от Шумского.

— Считай, сто «бакинских» уже у меня в бюджете, — осклабился в ответ Плешивый. — Шумский на канале никто, скорее уж Гагузяп свою блондинку протолкнет.

— Блондинка слабая, — авторитетно заметил Перхотный. — А Цыбалин, говорят, нынче не в фаворе, с верхов на него катят… А ты на кого ставишь?

— На шепелявую, — усмехнулся Плешивый. — Ставлю сотню.

— Думаешь, Гутионтов пропихнет свою внучку? Старик давно в маразме, его никто не слушает…

Разбили руки.

— А если выйдет по нулям, ни мне, ни тебе? — поинтересовался Плешивый.

— Тогда сложим бабки и отправимся в санаторий лечить печень. Половина — на выпивку, половина — на рулетку.

В студии погас свет.

— А где кассета-то? — невзначай спросил Перхотный.