Ангел в эфире

— Вадик! Ба! Какими судьбами в «Стаканкине»? — разулыбался он, распахивая объятия. — К отцу пришел? Или к нам, в музыкальную редакцию пожаловал?

Мрачный тип ненавистно буркнул:

— Тебе-то что?

— Наваял что-нибудь новенькое? — не отлипал залетный приятель. — Покажешь? Давай быстренько, а то я спешу.

— Отвали, — буркнул суровый мизантроп, приканчивая коньяк, цветом похожий на компот из сухофруктов.

— У тебя хорошенькая подружка, я где-то ее видел… — заметил между тем самозванец, обрызгав Настю оценивающим смешком. — А впрочем, как знаешь… — И откатился к другому столику.

Проводив нахала рассерженным взглядом, девушка вдруг столкнулась с точечным прихмуром зрачков напротив. И поняла: ее только что заметили.

Мрачный тип, вставая, потянулся в карман. Рагу было отвратительным, как останки мамонта, сдобренные кетчупом…

Между тарелок вдруг упал цветной квадратик, одним уголком угодив в соусное пятно.

— Если интересует, вот… Сегодня вечером в клубе «Хай-тек», — отрубил хмурый небрежно, как будто имел в виду нечто совершенно противоположное по смыслу: и не приходите, вас это не интересует, не может интересовать, и нечего вам там делать…

Это был «флаере» на посещение одного из клубов, которые за последнее десятилетие так изобильно развелись в столице, что на всех не хватало ни публики, ни музыкантов — особенно модных и особенно альтернативных, которые всегда нарасхват, которые раньше только по записи, а вживую только на «квартирниках», которые, в отличие от попсы, — никогда чесом по стране, только по любви и за идею, которые являлись на публике как драгоценная редкость — лишь в случае априорного взаимопонимания с пригласившим. На билете стояло известное в узких кругах имя, точнее, сценический псевдоним — Вадим Бесов, или просто Бес.

«Так вот кто это!» — догадалась Настя. И решила воспользоваться приглашением — но вовсе не потому, что заинтересовалась незнакомцем, а чтобы хоть вечером отвлечься от своего вечного неразрешимого вопроса: «Где взять сюжет?»

Так они познакомились.

Потогонная «побудочная» жизнь продолжалась несколько месяцев подряд. Находить сюжеты становилось все труднее, как и отрабатывать редакционные задания, снимая их в оптимистическом утреннем ключе. Вскоре Настя решилась на шаг, который приберегала для момента безысходности, для той черты, за которой происходит потеря журналистской невинности.

Она позвонила в институт фармакологии. «У вас есть какое-нибудь новое перспективное средство, чтобы порадовать наших зрителей?» — спросила у невидимого, растерянного больше ее абонента.

Абонент тяжело задумался, но сказал, что вроде есть. Речь шла о лекарстве для лечения псориаза.

Подмахнув в материальном отделе заявку на съемку, Настя с группой пробыла в святая фармакопейных святых. Оператор бегло снял кадры с колбами и ретортами, с белыми халатами и учеными лысинами, с хорошенькими лаборантками и симпатичными подопытными мышками, у которых имелись проплешины на нужных экспериментатору местах — до применения препарата и со свежей шерсткой — после оного. Все было скучно и псевдонаучно. Сотрудник, рассказывавший о лекарстве, бессвязно блеял; по его словам выходило, что препарат оказался вовсе не так хорош, как на то надеялись экспериментаторы, и вообще, нет в жизни счастья — демонстрировала его морщинистая, как у старой зоосадовской обезьянки, физиономия.

— Ну, до такого дерьма я никогда не опускался, — глумливо заметил оператор, укладывая кофр с камерой в редакционную «Газель» — с таким же тщанием и любовью, с какой мать укладывает свое дитя для непременного после всех гигиенических манипуляций сна.

— Послушайте, — побелев, взвилась Настя. — Если вы еще раз… позволите себе назвать то, что я делаю, дерьмом, то… я… — Она захлебнулась воздухом, которого оказалось неожиданно много в уличном мареве, сквашенном густым автомобильным выхлопом. И в ярости замолчала.

Пустовалов удивленно поднял на нее глаза:

— И что же станет со мной, бедным матерщинником? Неужели мне вырвут язык?

— Я пожалуюсь на вас Гагузяну! — овладев собой, тихо отчеканила Настя.

— А я думал, своему папаше, — вполголоса удивился оператор, явно имея в виду Шумского. А потом заметил в темное пространство салона, где жестоко страдавший с похмелья осветитель уминал за обе щеки уличный фаст-фуд: — Радует только, что скоро все это кончится…

— Что кончится? — удивилась Настя.

— Все кончится, — меланхолически заметил оператор. — «Побудка» закончится, и ты вместе с ней… А вот я, скорее всего, останусь!

Когда отснятый материал, наконец, смонтировали, то и видеоряд, и комментарий, и даже трагический отблеск в глазах самой журналистки — все это рефреном повторяло слова о том, что скоро все закончится.

Очевидно, Пустовалову было известно нечто, чего не знала Настя и о чем ее коллеги обменивались неопределенными, межстроковыми намеками — мол, денег мало, рекламодателей в «Побудку» калачом не заманишь, жизнь поганая, при таком раскладе скоро придет конец всему…