Ангел в петле

— А время-то, Петька, будет интересное, — говорил Савинов своему компаньону. — Такое нарочно не придумаешь. Злое будет время…

— Куда еще злее-то? От коммунистов и так спасенья нету. Только и думают, как за задницу прихватить. Империя зла, блин!

Оба, осоловевшие от «Столичной», под перестук колес возвращались домой в СВ.

— На куриных лапках держится твоя империя, — беззаботно усмехнулся Савинов. — Это я тебе говорю по секрету, как коммерсант коммерсанту. Как коллега. Тыква это гнилая, а не империя зла. Через пятнадцать лет станем мы сырьевым рынком, страной третьего мира. Производить ничего не будем. Только торговать. Представляешь? — все торгуют! Как мы с тобой. Ха! Вся страна. Только не своим, а китайским и турецким. — Закусывая шпротами, Савинов рассмеялся. — И полное падение нравов. Вот сейчас ты продал кассету с «Греческой смоковницей», где тетку с голыми сиськами показывают, всего-то, — доблестная милиция тебя цап — и на долгие годы. А завтра на улицах порнуху будут продавать. Завтра — это уже лет через десять. Эх, обидно им будет, любителям «Смоковницы», этого гимна безгрешности, за решеткой-то, на все это глядючи.

— Ладно заливать-то, — отмахнулся Тимошин, — сказал тоже: порнуху на улицах.

— А что ты думаешь? Да это так, цветочки. Берешь, например, газету, на последней полосе — номера массажных салонов.

— Каких? — нахмурился Петька.

— Массажных, — повторил Савинов. — Бордели, Петр, бордели. Набираешь номер — тебе проституток подгоняют. Все законно. Хочешь — брюнетку доставят, хочешь — блондинку. Можно — маленькую, а можно — секс-бомбу. Желание клиента — закон.

— Чего мелешь? А закон? — Тимошин оглянулся на двери купе. — Ладно, фантаст, брось гнать. Номера в газете! О таком борделе если милиция узнает…

— Да какая к черту милиция! Она с владельцев этих борделей откат будет получать. Как зарплату. Крышевать их будет. Понял? Все легально!

Савинов говорил — водка развязала язык. Не сдержался. «Скоро все изменится, Петька, — говорил он. — На самом деле! Все перевернется с ног на голову. Белое черным станет. И наоборот. Большие люди большие куски отхватят. А то, что от страны останется, на откуп отдадут — хапугам помельче, бандюкам и прочей сволочи…»

Савинов, опрокидывая рюмку за рюмкой, говорил, а Петька хмурился. Даже пить перестал. Начал бледнеть, несмотря на выпитое. Но друг его был на подъеме, жестикулировал. Точно душа из него так и рвалась наружу.

— Куда же тебя несет-то, Дима?..

— По ветру меня несет, по ветру, Петя.

— Ты что ж, диссидент? Не пойму я…

— А хотя бы и так. Пей, дружище, пей.

Они выпили. Тимошин — неуверенно. С опаской. Он глаз не сводил с приятеля.

— Надеюсь, что ты не стукач, — сказал Петька. — А то ваш брат после исторического так в КГБ и норовит…

— Славная конторка. Только тоже гнилая насквозь окажется, как и все остальное. Никакого им дела не будет до государственной безопасности. Дело это для всех последним станет.

— И как тебя за такие мысли из комсомола-то не поперли?

— Пусть попрут, Петя. Пусть. И в партию пусть не примут. Это не беда… — Он нервно рассмеялся. — Шмотки! Тьфу! Скоро первые лица нашего государства будут фарцовать целыми эшелонами танков и баржами с медью. На экспорт. А барыши — в свой собственный карман.

Петька пьяненько отмахнулся:

— Слушай, ты напился совсем. Что несешь-то?

— Знаю, потому и несу, — вяло огрызнулся Савинов.

— Да ну тебя. Знаешь! Чего ты можешь знать? Антиутопия какая-то. Наш формат — держи язык за зубами и пей коньяк. Или «Столичную», — кивнул он на бутылку. — А ты — первые лица государства! Бред какой-то. Не знал я, что ты пьяный — такой. Лишнего тебе употреблять не надо. Загремишь еще с тобой, Дима, по пьяной лавочке. Честное слово…

— Смешно это все, право, — качал головой о своем Савинов. — Ой, как смешно…

— Все, спать буду. Ничего не слышал, ничего не видел. — Петька Тимошин вытянулся на своей лежанке, закрыл глаза. — Бай-бай, Дмитрий Палыч. «Спя-ят уста-алые игру-ушки, — тоненько завыл он, — книжки спя-ят…»

7

И вот уже время заиграло на своей дудочке губительную для власть придержащих мелодию. Выстроившись в ряд, некогда мощные старцы готовы были один за другим ступить в темные воды забвения. Вначале Савинов с интересом наблюдал, как хоронили отца застоя и великого женолюбца «дядю Леню», как уронили его гроб, к ужасу всей страны, как рыдали родственники, готовясь к худшей доле; как в том же направлении, на пушечном лафете, повезли борца за трудовую дисциплину — гэбэшника Андропова. «Гляди-ка, а вот этот — боровичок», — сказала, довязывая носок, мать о следующем генсеке. Савинов не стал ее разубеждать — все увидит сама.

Главное — его жизнь только начиналась…

Он возвращался с товаром из Москвы. Дмитрий Савинов принарядился — коттоновая рубашка, джинсы в обтяжку. Не какие-нибудь «Левис»! Держась за поручни, Савинов смотрел в окно — на убегающие назад леса. Сейчас, ночью, спальный вагон выглядел тишайшим местом. Разве что перестук колес нарушал тишину. Этакий мирно похрапывающий корабль, летящий через безмолвный космос.