Ангел в петле

— Да брось ты, — она провела ладонью по его груди. — Мне-то можешь об этом не рассказывать. Я же не совсем дура. Это ты Маринке мог бы вешать лапшу. Прости, если оскорбляю память о возлюбленной. Ты всегда был красавцем, умницей, книжки запрещенные читал, в археологические экспедиции ездил. Стиляга был настоящий. Девки по тебе сохли. Даже ее, Марину правильную, и ту в себя влюбил. И вдруг — комсомол. Просто ты все понял и всех надул. Мы с тобой похожи, Дима, очень похожи… — Она мягко отстранилась от него, забросив руки за голову, открыв подмышки, усмехнулась. — Я когда своего Сенечку в Гаграх увидала, сразу все поняла. Судьба! Для меня и для него — вместе и порознь. Мишка был неудачником, отрезанный ломоть. Может быть, был бы ребенок, все сложилось бы по-другому. Бог не дал. Я приехала на юг для того, чтобы найти кого-нибудь себе. Вру, не «кого-нибудь». А того единственного, который захочет и сможет сделать меня счастливой. Хотя бы в материальном плане. Чтобы все было сразу, в это мне не верилось. А тут — Сенечка. «Профессорчук», — она живо засмеялась, вспомнив прозвище от Толика Панченко. (Савинов тоже усмехнулся.) — И матушка его, старая грымза. Как она года два спустя взбеленилась, когда узнала, что у меня детей не будет. Развести нас хотела, да не тут-то было. Я Сенечку к себе приварила. Я только рукой его загривка коснусь, он и маму, и папу враз забывал. Такое уже было, и не раз. Клара Витальевна более нас не беспокоит. Всю заботу на дочь перенесла. — Людочка, вспомнив что-то, усмехнулась. — Так вот, сидим мы в первую нашу ночь на лавочке, под луной, молчим. А я думаю: сейчас, Сенечка, сейчас. Еще минут десять, а то и пять. И все свершится. Ты еще сам об этом не знаешь, а я уже знаю. Не могу я отказаться от твоего приданого — от папочки, Виктора Викторовича Пашина, крутого номенклатурного работника. Не могу, и все тут. И вдруг где-то сзади нас музыка заиграла, танго. Красиво так заиграла. И я подумала — пора. Захватила его, обволокла, и повалила прямо в песок. Не сразу все получилось, но что-то получилось. Тогда, в первую нашу ночь в Гаграх, он и сказал, что был влюблен в меня с первого курса. Вот так. А я, дура, и не знала. Думала, он в твою Маринку влюблен.

Все точно: слово в слово. Нужно что-то сказать? На этот раз он не будет церемониться:

— Какая же ты сучка, Людмила! Отчаянная! Скажешь, нет?

По крайней мере он был искренен. Она засмеялась, повернулась к нему:

— Скажу, да. Только ты, кобелек, тоже прохвост еще тот. Тебе одному я только и могу это рассказать. Потому что мы с тобой одним миром мазаны, товарищ Савинов. Ты даже осудить меня не сможешь, — ее ироничный взгляд так и колол его, — сам такой!

Савинов приподнялся на локте, потушил сигарету в стоявшей на журнальном столике пепельнице.

— А вот как я возьму и все твоему Сене передам?

Люда пристально посмотрела на него, усмехнулась:

— Не поверит. Одно мое слово, и он про тебя забудет. Даже как зовут.

— Я же говорю, сучка.

Она положила руку ему на живот, потянулась вниз.

— Ладно, милый, давай-ка лучше о чем-нибудь веселом… Надеюсь, ты еще не умер?

Когда через час она вышла из душа, юная и тоненькая, как и прежде, он подумал: «Пожалуй, я тебя не оставлю так скоро…»

— Слушай, Дима, — надевая трусики, с насмешкой улыбнулась она, — откуда у тебя эта мазня? — Она кивнула на пару работ Инокова, которые висели у него на стене.

— А вдруг этот художник однажды станет великим?

— Вот этот? — поправляя лиф, удивилась она.

— Первые свои скрипки Страдивари продавал за гроши. Первые картины Гогена кем только не были обруганы. И он рад был сбыть их за любые деньги. Все оптом. Таких примеров — тысячи.

— Ты — фантаст, — улыбнулась она, — но в этом безумном поступке я узнаю Диму Савинова.

«Ты хороша, Людмила, — глядя, как она влезает в юбку, надевает жакет, думал он, — хороша и умна, но ты не королева. Так, баронесса. Из захолустья. И однажды я обязательно брошу тебя…»

Уже скоро он должен был встретить другую женщину. И эта тема занимала его почти так же, как тема художника Инокова. Но он не станет торопить события, как бы ему этого ни хотелось.

4

С матерью Савинов давно жил раздельно. Одну из четырех своих комнат, дальнюю, в большой квартире с окнами на Волгу, он оборудовал под хранилище. Не приглашая никого, сам сбил до потолка стеллажи, заказал чехлы для картин. Сюда они и переезжали, уже купленные, из поселка со станции Барятинская. Переезжали его собственностью. Железной двери для всей квартиры Савинову показалось мало, он заказал точно такую же и для комнаты с картинами. А тем, кто ставил, людям его не знавшим, объяснил между делом, что жить здесь будут две семьи, не слишком-то ладящие друг с другом.

За ближайшие полгода к нему переселилось более пятисот картин и этюдов Ильи Инокова. Некоторые из них он повесил у себя дома — в итальянском багете. Знакомые его пристрастия не разделяли. Но ему на них было глубоко наплевать. Если бы они заглянули через стену, вот это да! Они бы сочли его сумасшедшим. А если бы они смогли заглянуть за стену, которая именуется Временем? Что тогда?