Ангел в петле

Но приступ удушья разом отрезвил его. Савинов потянул шарф, схватился за воротник рубашки и даже не заметил, как с тихим сухим щелчком оторвалась пуговица. Точно чья-то рука, цепкая и неумолимая, схватила его за горло. Точь-в-точь как та, что давным-давно вытолкнула его в бездну ночи! И теперь эта же рука безжалостно выдавливала из его нутра часть очнувшейся, прозревающей, светлеющей души. Выдавливала настойчиво, жестоко, угрожающе!

«Будь собой! Будь собой! — пульсировало в ушах. — Не раскисай, не раскисай!..»

И он стал сдаваться. Мгновение за мгновением. Он пятился назад. Страх перед новым и ранее неиспытанным оказался сильнее…

Золотой дождь прошел. Некуда больше было запускать руки, чувствуя прилив счастья, — разве что в пустой морозный день. Не было больше рядом любимых лиц, светлых, какими он их помнил. Все прошло, исчезло, точно туман, развеянный ветром. Савинов вновь взглянул на икону над воротами маленькой церкви. Опуская голову, он дышал с трудом, точно после ожесточенной борьбы: не на жизнь, а на смерть. Но ведь так оно и было! Он больше не оглянулся на ворота церкви. Может быть, это спасение для других, но не для него. В себе он разочаровался, себя он ненавидел и презирал, но никому он не позволит управлять им, диктовать ему права. Он хозяин себе, пусть плохой, но хозяин.

Савинов возвращался к электричке.

Он знал, зачем приехал сюда, на станцию Барятинскую. Он приехал взглянуть на все, что когда-то трогало его, терзало душу, подарило и отняло надежду, и чтобы больше не видеть этого. Ни наяву, ни во сне. Раз и навсегда забыть — каленым железом выжечь эту часть своей жизни. Отказаться от нее, ни в чем не раскаявшись, ни о чем не пожалев. Все равно никого не вернешь: ни любовь Риты, ни жизнь Ильи Инокова, ни упущенное время. Надо было перевернуть страницу! И чем раньше он это сделает, чем крепче закроет свое сердце, решил Савинов, тем лучше.

А там — будь, что будет!..

6

— Здорово, профессор! — Савинов хлопнул по плечу человека в стареньком пальто, мрачно глядевшего в пивную кружку.

Вокруг разноголосо шумела забегаловка, цокали кружки, пахло табаком, пивной мутью. На Савинова смотрел Мишка Ковалев. Старый его приятель осунулся, выглядел неважнецки.

— А мне сказали, что ты за границей.

— Это другие за границей, а я — вот он я. — Савинов усмехнулся. — Тут, рядом с тобой. Эх, Миша, Миша, сколько лет, сколько зим…

— Так почему профессор? — поинтересовался Ковалев.

— А кто же ты, космонавт, что ли?

Ковалев, поддатый, пожал плечами:

— Я тебя не понимаю.

— Ты ведь профессор, у тебя кафедра в нашем университете, да? — Савинов уже хмурился. — Или… нет?

— Может, у другого Ковалева и есть кафедра в нашем университете, но не у меня. Это точно.

— А кем же ты работаешь?

— Учителем — учителем истории в старших классах. В своей школе.

Но Савинов все продолжал хмуриться, не веря старому товарищу.

— Но почему не кафедра, не университет? Ведь ты хотел…

Ковалев отрицательно покачал головой:

— Это ты хотел, чтобы я стал профессором. Думаешь, я не помню нашего разговора на балконе? Когда ты проповедовал. Пророчества выдавал. Как Ванга или Парацельс. Я ведь запомнил многое из того, что ты мне наговорил. — Ковалев отхлебнул пива. — Бывает, что-то на всю жизнь запоминается. Жила в моем доме девчонка, Жанна, в нее все влюблены были. Я тоже. Так вот однажды зимой она сняла с себя шарф и подарила Андрею — приятелю моему. Шарф яркий такой, красный. А я рядом стоял. Думал, умру. Та девчонка и не нужна мне уже сто лет, а мне от того шарфа до сих пор глаза режет. Вот и рассказ твой тоже — остался. Только не захотелось мне почему-то идти в аспирантуру. Воплощать твои фантазии. Назло тебе не захотелось. Точно мной руководили, носом тыкали. А потом и подавно, когда много сбываться стало. — Мишка усмехнулся. — А что, и впрямь должен был стать профессором?

Савинов поймал его взгляд:

— Должен был, Миша, должен. Да, видно, я тебе помешал. Прости ради Бога. Не хотел.

— Да что уж там, прощаю. — Мишка усмехнулся. — Ну, ты, брат, даешь. И как это у тебя получилось тогда — с предсказанием?

— Долгая история.

— Понятно.

— Ты ведь знаешь, я тут живу недалеко. Хочешь, пойдем ко мне. Водочка у меня дома есть — целый графин, едва початый. Возьмем закуски. Посидим, вспомним дни золотые.

Мишка пожал плечами:

— Ну, коль на кафедре меня завтра никто не ждет, да, кстати, и в школе тоже, то пойдем.

Савинов с радостью хлопнул его по плечу:

— Вот и отлично.

— А ты… не женат? — спросил Ковалев.

— Был. Развелся.

— А что мать?

— Она умерла — уже давно.

— Жалко, — вздохнул Ковалев. — Моя, слава Богу, жива.

— Сам ты… не женат?

Мишка отрицательно покачал головой:

— Нет. После Людмилы так больше и не женился. Любовь была — первая и последняя. А может, и не было никакой любви. Так только. Не знаю.

Они выбрались из забегаловки, прикупили в местном продуктовом нехитрой закуски — килек в томате и шпроты, ливерной колбасы, холодца, еще чего-то и заторопились к Савинову.