Ангел Варенька

Концерт назначили на апрель. К этому времени нужно было разделаться с ремонтом, склонить в свою веру Евгению Викторовну и Альбину, и тогда дебют Жени мог бы стать ренессансом для них всех. Елена Юрьевна доблестно справлялась с хлопотами, подгоняла маляров и чуть ли не сама разводила олифой белила и красила подоконники. Когда гостиная была готова, она пригласила Женю в музей. По телефону она сказала ей, что необходимо наметить программу концерта, на самом же деле это была тонкая разведка, проводившаяся всякий раз при появлении в музее нового человека: свой или не свой. Особенно искушенными разведчиками были Альбина и старушка Любовь Андреевна, обладавшие счастливым даром мгновенно распознавать людей. Старушке помогал в этом ее опыт и зоркий глаз. Альбина же притворной готовностью все принимать на веру заставляла человека раскрыться, а затем либо щелкала его по носу, либо милостиво снисходила до общения с ним.

Услышав, что Женю привезет отец, Елена Юрьевна осторожно поинтересовалась, не музыкант ли он. «Он военный. Моряк. Вернее, морской инженер», — ответила Женя, и Елена Юрьевна слегка растерялась, но вовремя вспомнила, что у композитора Римского-Корсакова тоже было морское образование, и это ее успокоило. В день встречи она надела глухое черное платье, приколола брошь, еще туже стянула узлом волосы, отчего ее маленькая головка балерины, худое лицо и большие глаза приобрели черты духовной утонченности, делавшие незаметной грузную полноту фигуры. Муж принес с Центрального рынка цветы. «Как хороши, как свежи были…» — насмешливо продекламировала Альбина, и Елена Юрьевна взмолилась: «Хватит!» На щеках сразу же выступил стойкий крапивный румянец, с которым она всю жизнь безуспешно боролась. Пришлось срочно напудриться, но и это не помогло. Ровно в двенадцать зазвенел дверной колокольчик, и Елена Юрьевна бросилась открывать, снова чувствуя, как щеки заливает крапивный румянец волнения.

Встретив гостей, она показала им, где раздеться, и сама приняла пальто у Жени. Ее отец повесил рядом черную морскую шинель и, заслонив собою все зеркало, тронул металлической расческой волосы, от которых резко ударило в нос одеколоном. К каблуку его пристала заляпанная побелкой газета, и, стараясь отделаться от нее, он неловко шаркнул ногой.

Елена Юрьевна представила гостю Любовь Андреевну и Альбину.

— Лев Александрович, — назвался он, от смущения не решаясь ни поцеловать руки дамам, ни по-мужски пожать их.

Гостя усадили на мемориальный диван, предназначенный для почетных посетителей. Лев Александрович накрыл большими ладонями резные шишечки подлокотников.

— Удивительно, вы моряк и воспитали такую дочь, — начала разговор Елена Юрьевна, в то время как Альбина разливала чай, словно оправдывая этим занятием то, что сама слишком откровенно разглядывала гостей.

Лев Александрович засомневался, правильно ли он понял вопрос.

— Простите?..

На этот раз Елена Юрьевна усомнилась в своей способности говорить на одном языке с военным и обернулась за помощью к Любови Андреевне.

— Ваша дочь на концерте играла лучше всех, — упростила вопрос старушка. — Жаль, что я ее не слышала.

— Не знаю. Вам судить. В музыке я профан, — сказал Лев Александрович.

— Между прочим, Римский-Корсаков тоже получил морское образование, — Елена Юрьевна упорно торила дорожку через пропасть, разделявшую композиторов и морских инженеров.

— Но в музыке он не был профаном, — напомнила Альбина с выражением светской любезности, маскирующим эту безобидную колкость.

Все улыбнулись, старательно не замечая саму колкость и дружно оценивая ее безобидность. Елена Юрьевна поспешила высказать то, что хранилось у нее про запас на случай невольных заминок и пауз в разговоре:

— Создавая «Огни», Константин Андреевич…

Лев Александрович некстати уточнил:

— А кто такой Константин Андреевич?

Альбина беззвучно рассмеялась, спрятавшись за самоваром. Женя наклонилась к уху отца.

— Я же тебе рассказывала! Константин Андреевич Серов — это великий композитор, мечтатель, новатор. Половина его жизни прошла в этом доме.

— Композитор Серов! Конечно же я помню! Просто меня смутило, что вы называете его по имени-отчеству, и я подумал, не знакомый ли это ваш.

— Для всех нас Константин Андреевич самый близкий и дорогой человек, и мы имеем право так его называть, — терпеливо объяснила Елена Юрьевна, как бы прощая гостю его невольную оплошность.

Под впечатлением услышанного Лев Александрович обвел взглядом комнату.

— И все эти вещи принадлежали… Константину Андреевичу? — Имя-отчество он произнес с легкой запинкой, выражая немедленную готовность встать с мемориального дивана.

— Ничего, ничего. Все равно здесь новая обивка. Вот, пожалуйста, чай. — Елена Юрьевна отодвинула самовар, и все увидели беззвучно хохочущую Альбину.

— Простите… простите, я сейчас, — повторяла она сквозь смех, вытирая платочком выступившие на глазах слезы. — Значит, вы моряк, — обратилась она ко Льву Александровичу, но от вновь подступившего смеха сдавленно пискнула, скривила рот, и плечи ее затряслись.

— Перестань, — внятно прошептала Любовь Андреевна.